Одиссея «корабля дураков»

Л.В. Савина пишет в статье «Музыка и живопись первой половины ХХ века: параллели и взаимодействия»: «Конец ХIX началоХХ века – эпоха активного устремления искусств навстречу друг другу. Среди множества сочетаний музыки с другими искусствами, повлиявших на преобразование музыкального языка, решающую роль сыграла живопись, придав ему новые неизвестные раннее, черты. О музыке много говорил Кандинский, предлагая создать такую живопись, которая бы не иллюстрировала музыку, но брала за основу ее ритмы и формы. Схожие мысли высказывал Аполлинер, усмотревший в орфизме Делоне музыкальные формы. Поэтому композиции художников активно насыщались не только музыкальными техникой-модуляциями, хроматизмами, аккордовыми соединениями, но и различными жанрами – фугами, симфониями. Об этом красноречиво свидетельствовали названия картин: «Композиции» Кандинского, «Музыка» Матисса, «Адажио» и «Симфония» Синьяка, «Фуга в красном цвете» … Отсюда и мысль о переводе живописного языка на язык музыки и наоборот, возникшая, например, у Д.Ингардта. Согласно этой точки зрения, объединяющим началом такого союза искусств должен служить тон. Специальная область живописи – цветовой тон, также, как и тон звуковой в музыке. Краски и прочие материалы – нечто изменчивое и переходящее, но тон вечен и неизменяем, как сама красота, он идеален и бессмертен… не каждый цветовой тон музыкален… солнечный спектр дает нам ряд октав цветовой шкалы, из которой мы можем принять 8 октав… Исчезновение предмета из живописи заставляет художников, как и композиторов, искать другие средства, способные заменить реальный образ. Ими становятся цвет, и форма…Область цвета является своеобразной лабораторией творческих поисков Делоне, считавшего, что сочетание красного и синего обладает особой силой, подобной «удару кулака». Вслед за Делоне, Мондриам утверждает три основных цвета – красный, синий, желтый, которым противопоставляются цвета – черный, белый, серый… Живописный код приобретает особое значение в вокальном цикле «Книга висячих садов» Шенберга. Символический текст С. Георге в музыке Шенберга претворяется сквозь призму импрессионистического видения мира красочного, зыбкого, нереального, связанного с миром иллюзий, грез и шире – темой сада. В этом вымышленном заоблачном мире нет страстей, все бесплотно и бестелесно. Красочность мелодии и гармонии выводит музыку Шенберга на синестезийный ряд, музыкальная краска позволяет ощутить тончайший аромат цветущего сада… В отличие от западноевропейской, в русской музыке концепция цвета не получала всестороннего теоретического освещения, но стала реальным практическим воплощением в творчестве Скрябина. Эксперимент цветовых ощущений звука – одна из главных точек соприкосновения Скрябина с Хауэром. Совпадает восприятие бемолей и диезов. В этой связи следует отметить, что своеобразный выход в область цвета Скрябин и Хауэр осуществили почти параллельно и независимо друг от друга, так как работа Хауэра «О звуковой краске» была опубликована в 1918 году после смерти Скрябина».

Видный ученый профессор Булат Галеев, живший в России, также являлся автором сочинений и фильмов о синестезии. Он занимал должность директора НИИ экспериментальной эстетики «Прометей» при институте Авиации в городе Казань. Четыре его фильма о цветомузыке, снятые в 60-80 годы «Прометей!», «Вечное движение», «Маленький триптих», «Космическая соната» признаны классикой авангардного кино. Он автор концепций об оригинальном интонационном генезисе светомузыки, о специфике компьютерного искусства и электронной музыки. Его практические работы широко представлялись в театрах, консерваториях, на крупных международных фестивалях.

Среди значимых проектов можно назвать первое исполнение произведений «Прометей» Александра Скрябина и «Аллилуйя» Софьи Губайдуллиной. По замыслу самих композиторов они были исполнены с партией цвета. «Малиновый звон» Спасской башни Казанского Кремля и динамическое освещение цирка Казани, зависящие от состояния погоды, проекты «Прометея». На всех континентах видели самую знаменитую видеоинсталляцию Булата Галеева 1990 года «Электронный мальчик на мокрых пеленках» (в детской коляске лежит телевизор, на его работающем экране –плачущий младенец).

Говорят, в разгар беседы, от Галеева могло бы достаться кому угодно: Эйзенштейну, и Кандинскому, да хоть самому Исааку Ньютону. Пиетета перед гениями для Галеева не существовало, потому что он основывался на дистанции. Пожалуй, единственный с кем Булат Махмудович готов был бы вести себя с трогательной деликатностью – это Александр Скрябин, создатель симфонической поэмы «Прометей». Ведь «Прометею» Булат Галеев посвятил всю свою жизнь.

Б. Галеев говорил на конференциях и симпозиумах, что несерьезно относится к людям, называющим себя синестетами и ведущих споры о цвете буквы «А». Он отмечал, что творчество Скрябина, Римского-Корсакова, Мессиана – это духовное богатство искусства, которое нельзя ни с чем сравнить.