Одна душа (СИ)

Впервые за время их разговора лицо Иниотефа озарила настоящая, радостная, немного хитрая улыбка.

– Не получится, Аме. У меня родилась дочь, – Иниотеф даже тихо рассмеялся, глядя на удивлённое лицо друга. – Но я уже предпринял все меры, чтобы исправить положение. Кстати, её матери я позволил остаться во дворце – девочку должно воспитывать на женской половине дома.

– Мудрое решение, – Аменемхет тоже улыбнулся. Радость новой жизни ненадолго вытеснила скорбь по двум окончившимся. – Я бы хотел посмотреть на наших детей, Иниотеф. Где они? Надеюсь, это поможет мне собраться с силами.

– Идём, – младший брат помог старшему подняться и, поддерживая за локоть, повёл в покои, где за двумя младенцами ухаживали няньки и кормилицы.

Войдя в комнату, где пахло молоком, чистыми пелёнками и неуловимым запахом детской спальни, Аменемхет не заметил, как его лицо просветлело. В кроватке, слишком большой для одного младенца, спали крохотные мальчик и девочка, совсем беспомощные, и старший Наместник задохнулся от нежности и любви к своим детям, которых увидел впервые. Малыши спали, и Аменемхет с Иниотефом не стали их тревожить, только постояли у кроватки, склонившись, касаясь друг друга плечами.

Старухи, ходившие за новорожденными, смотрели на молодых Фараонов с не меньшим умилением, к которому примешивалась жалость – на лицах обоих молодых мужчин отпечаталась безутешная скорбь. Одна из женщин, которая вместе с Бахати растила самих Аменемхета и Иниотефа, тогда совсем юная, а теперь уже близкая к старости, подошла к ним, зная, что они не погонят её прочь.

– Мои повелители, – увидев свою няньку, Наместники тепло улыбнулись и ласково пожали её старые морщинистые руки, – позвольте мне скорбеть вместе с вами о Великих Фараонах и позвольте мне ликовать, глядя на новых наследников Та-Кемета.

Старуха хотела склониться перед мужчинами, но те удержали её.

– Тебе ли кланяться, Каджисо. Ты как родная мать взрастила нас вместе со старой Бахати, а теперь ходишь и за нашими детьми. Тебе ли просить дозволения ликовать о тех, кого ты ночами баюкаешь на руках?

Старая женщина, давно не видевшая Аменемхета и, как и Иниотеф, боявшаяся его гибели, заплакала, и Наместники, не сговариваясь, обняли её, как родную мать, и долго стояли так, пока она не утихла.

– Ну, будет, – строго, как в детстве сказала она и отстранила мужчин. – Прошли те дни, когда вы прятались за моей юбкой, теперь эти вот сорванцы будут делать то же самое, прячась от вашего справедливого отцовского гнева. Идите, мои повелители, отдыхайте и набирайтесь сил. Завтра будет великий день, день скорбей и радостей. А сейчас не тревожьте сон своих детей.

Аменемхет и Иниотеф послушно удалились, согретые теплом женщины, заменившей им мать, оттаявшие и умиротворённые. Вернувшись в свои покои, они будто сбросили оковы оцепенения – несколько часов кряду, сидя за столом, они говорили друг с другом, говорили жадно, взахлёб, и не могли наговориться. Наконец, они поняли, что встретились, что живы, что опасность миновала.

– Я хочу кое-что сделать, – задумчиво протянул Иниотеф, глядя на человека, который завтра должен был стать его супругом и соправителем. Тот вскинул брови, как бы спрашивая, «что именно?». – Наши пряди. По традиции нас должны обрить полностью завтра, на церемонии, но я хочу обрить тебя сам. Сегодня. Сейчас. Я чувствую, что это как-то сблизит нас, ещё больше, чем есть, что это поможет справиться с горем, которое обрушилось на наши плечи. Я не хочу, чтобы меня обрили чужие руки. Только твои.

Аменемхет, прикинув, что бритьё головы – не самая основополагающая традиция, пришёл к выводу, что нарушить её столь незначительно можно. Он пожал плечами и вытащил из-за пояса маленький, остро отточенный нож. Иниотеф, сжав холодную рукоять, смочил прядь Аменемхета маслом и осторожно, ни разу не сделав больно, несколькими чёткими движениями срезал волосы под корень. Закончив работу, он отошёл и всмотрелся в лицо друга, изумляясь тому, как оно изменилось.

Аменемхет уходил на войну мальчиком, принцем с чёрной прядью на голове. Сейчас на Иниотефа хмуро смотрел мужчина, Фараон, воин, умеющий терпеть боль и мириться с утратами. Его зрелость выдавали и раздавшиеся в ширину плечи, и тяжёлый взгляд, и запавшие щёки, и выдающиеся скулы, и посеревшая кожа, и отблески боли в тёмных глазах.

После Аменемхет сделал то же самое – усадил друга на стул, смазал прядь маслом и отсёк её двумя резкими движениями, отточенными движениями человека, умеющего обращаться с оружием. Но Иниотеф от этого мальчиком быть не перестал. Он был лыс, как полагается Фараону, но никуда не делся его здоровый цвет лица, по-юношески округлые щёки, да и взгляд у него был совсем не тот, что у Аменемхета. Он глядел обиженным, потерявшим родителей ребёнком, а не мужчиной, который назавтра должен хоронить соратников.

Эту разницу между ними заметил и Аменемхет. Погладив Нио по голове, он прошептал:

– Ты такое ещё, в сущности, дитя.

Комментарий к Возвращение

И года не прошло, да. Но лучше поздно, чем никогда.

========== Новые Фараоны ==========