Одна любовь

Я продолжала принимать успокоительное, от которого мне становилось ещё хуже. Врачи категорически запретили какие-либо препараты, но я уже знала, что у меня зависимость. Препарат слишком сильный, транквилизатор. Я даже не помню, когда начала его активное потребление, но теперь в тумане прошлого чётко вижу одно. Это Гриша мне их подсунул, и продолжал давать, пока я просто не смогла без них обходиться.

 Назарова объявили в розыск и показывали по федеральным каналам. Я не понимала толком, что происходит и в чем его обвиняют. Какие-то финансовые операции с государственным бюджетом. Только где он, и где этот бюджет. Потом в массы вылилась кандидатура этого Лукьяна. Оказалось, что он политик, подробности не уточняли, но по всей шумихе ясно было одно – он был не последней фигурой в масштабах государственного управления. Не зря я тогда узнала его голос.

После массовой огласки, резонанс которой запустился за неделю, я не теряя времени полетела за дочерью. Хорошо, что срок действия паспорта не истёк.

Я забрала Теону и на последние оставшиеся деньги купила билет обратно в Москву.

Мы уже переехали в мамину двушку.

Прошла ещё пара дней, а потом нам позвонили из больницы, прося приехать.

Я не понимала, что не так, к тому же мне совсем не было дела до моего здоровья. Я жила лишь тем, что мой ребёнок наконец-то со мной. Теона смотрела на меня немного отстранённо, ведь Гриша, как мог, сокращал время нашего с ней общения.

Но она быстро привыкла, мы привыкли.

И я уже верила, что всё кончено. Что мы свободны. Но даже здесь кто-то решил за меня.

Страшный диагноз, неконтролируемый рост «бластных» клеток крови и костного мозга, которые не могут нормально функционировать, острый миенобластный лейкоз, по-простому – рак крови.

И ведь в это невозможно поверить. Невозможно, потому что ты всегда думаешь, что со мной-то точно такого не произойдёт. Это там, где-то, с другими. Но не со мной.

Я сидела в процедурной, у меня снова брали кровь. Она так завораживающе набиралась в пробирку, что я не могла отвести от неё глаз. Смотрела и спрашивала себя: неужели это конец?

Разве так бывает?

А потом госпитализация. Первый сеанс химиотерапии, подавленность. Но она внутренняя, внешне я борюсь, хочу выглядеть лучше, чем есть, веселее. Отлучение от таблеток идёт на пользу, я больше не овощ, но так жить гораздо труднее. Мир теперь не за занавесом, вдалеке от моих глаз. Он предо мной, каждый день. Каждый день своей суровой реальности.

В конце концов, я должна попытаться. Должна верить. Потому что я нужна своему ребёнку… маме. Я же им нужна.

Не знаю, становится ли мне легче, но самовнушение начинает работать на полную.

Меня переполняет уверенность, а ещё мама привлекает внимание фонда по борьбе с моей болезнью.

Я никогда не видела её такой, она вселяет в меня надежду, лезет из кожи вон, чтобы хоть чем-то помочь.

У нас нет денег на лечение от слова совсем, но сейчас болезнь на ранней стадии, а оттого прогнозы очень хорошие. Главное – проходить курсы, которые влетают в копеечку.

А потом всё рушится. Как по щёлчку. Мама приходит вялая, словно неживая. Она долго ходит вокруг да около и нехотя говорит, что опека забрала Теону.

Опека непреклонна.

Я не понимаю, как он мог просто взять и отказаться от своего ребёнка. Нет, не так, он, как последняя тварь, свалил из страны и направил в органы опеки письменный отказ. Его дела разорили и моего отца, который спивается последние три месяца и больше не походит на человека. Дашка от него ушла. Улетела к родителям в Уфу. Может быть, это добило его окончательно? Хотя, если честно, туда ему и дорога.

А моя дочь, моя Теона… её просто забрали.

Я же нахожусь на постоянном лечении, мама лежала в неврологической клинике и принудительно посещала психолога, отец отказался от родного ребёнка. Мы неблагополучные по всем фронтам и просто не имеем возможности и условий для содержания ребёнка, так нам сказали. А денег, чтобы заплатить органам опеки за закрытие глаз, у нас нет. Тею забрали почти три месяца назад. Мама подала в суд. Но это мало что даёт.

Её забрали, но мы стараемся бороться как можем.

– Мам, что сказал адвокат?

Поправляю одеяло, смотря на мать с надеждой.

– Герда…

Я уже знаю ответ. Знаю, но тяну. Пусть моя надежда поживёт во мне ещё пару секунд. Нервы сдают.

– Мам, говори уже!

– Это всё непросто… Наши законы… они не для людей… раньше мы могли заплатить, а сейчас… адвокат сказал, что отказывается с нами сотрудничать, мы и так ему должны.

– Значит, Тея останется там?

– Мы будем бороться, слышишь!!!

– Как, мам? Что нам делать? Я не знаю, понимаешь, я совершенно не знаю, что делать дальше.

Мама как-то насторожённо смотрит в окно, потом на дверь, поджимает губы, потирая запястье.

– Когда я к тебе шла, то видела Шелеста.

– И что? Он сейчас повсюду. Реклама, новости, не удивила.

– Я видела его здесь сегодня, с главврачом.

– Здесь?

Не дышу. Я же не ослышалась? Он здесь?

– Он тут с целой делегацией был.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Может быть, он поможет? Я знаю, у него свадьба, много дел…

– У него свадьба?