Одна любовь

Мы стоим в тишине. Я слышу голоса, но не разбираю, о чём речь. Не больше комариного писка. А потом тишина сменяется диким рёвом. Гриша кричит что-то о деньгах, о том, что нужно сваливать, о том, что Лукьян теперь не помощник…

При упоминании последнего кожа покрывается мурашками. Меня всегда пугал этот человек. Он никогда не показывал своего лица. Но вот голос… мне кажется, как-то раз я слышала его в телевизоре, на каком-то политическом канале.

Назаров с силой распахивает дверь, почти выкидывая этого незнакомого мужчину нам под ноги.

– Пошли вон отсюда, обе! Чего встали?!

Пячусь. А мама до боли сжимает моё запястье.

– Ау, – вырываю руку. – Где Теона?

Назаров прожигает взглядом и начинает в спешке собирать чемодан. Носится по этажам и ничего не говорит.

Куда он дел мою дочь? Что происходит? Паника во мне достигает апогея. Чувствую холод, всё вокруг плывет, виски пульсируют, и я медленно теряю равновесие.

Мама что-то кричит, но я не понимаю что. Все кружится как в танце. Только шум. Туман и шум. Шум и туман.

– Герда! – мамин голос, едва доносящийся до моего сознания.

Богдан

Август.

– Ну что, молодожёны. Я вас поздравляю! – вручаю маме букет бледно-розовых роз.

– Спасибо, сынок. Идём в дом.

– Тихушники вы, конечно, те ещё.

Мама улыбается, ставит цветы в вазу и просит принести нам чай. Мы сидим в кухне Доронинского особняка. О том, что Ма с Александром Николаевичем расписались, я узнал пару дней назад.

– А что рассказывать? Я, знаешь ли, в не меньшем шоке.

– А с паспортом это он хорошо придумал. Иначе ты бы никогда не согласилась.

– Да уж. Забрать мой паспорт и подсунуть новый как ни в чем не бывало. Меня ГАИ останавливает, а я даже не в курсе, что у меня документы на другую фамилию.

– Ну так отпустили же.

– Конечно, отпустили, пожалуй, они сами там поседели, когда Саша позвонил.

– Представляю…

– Ты надолго? Я тебя год не видела, сидишь там в своей Америке, не прилетел ни разу.

– Я на пару суток. У меня контракт, через три месяца бой.

– Я думала, ты уже от этого собираешься отходить…

– Последний. Подарочек себе к двадцатидевятилетию сделаю, и на пенсию.

– Ну-ну.

– Я серьёзно. У меня и без этого работы навалом. Кстати, после Нового года буду бывать здесь чаще. Мы будем зал в Москве открывать. Молодёжь перспективную вычислять.

– Серьёзно? Это меня радует. Как у Окс дела?

– Нормально. Она в Амстердаме с сестрой. Каникулы у неё.

– Пусть отдохнёт девочка. А то ты её своими поручениями в гроб раньше времени загонишь.

– Работа она такая, мам.

– У тебя и без неё есть кому работать.

– Она хороший специалист.

– Как у вас с ней дела?

– Ты о чём?

– Не придуривайся.

– Хорошо всё. Съехались.

– У тебя это хоть немного серьёзно? Или мозг девчонке пудришь?

– Не надо, мам, – барабаню пальцами по столу, – не спрашивай то, на что ответ тебе не понравится.

– Ясно всё. Когда уже это закончится!

Она раздражённо отодвигает от себя чашку. Поднимаясь со стула.

– Что «это»?

– Наваждение это.

– Не начинай, мам.

– Я не начинаю. Я вообще молчу. Смотрю на всё это и молчу. Сколько можно уже?

– Я поехал.

– Богдан!

– Я не хочу ругаться с тобой.

– Поэтому сбегаешь, да, сынок?

– Чего ты от меня хочешь?

Мама молчит. Смотрит в пол.

– Зачем вы женитесь? Тебе же на неё плевать.

– Она этого хотела, мечта сбылась.

– Что ты такое говоришь?

– А что?

– Не смей, слышишь? Богдан, не смей. Лучше оставь её в покое.

– Мы с ней обо всём договорились ещё на берегу. Она приняла все мои условия.

– Это жестоко.

– До завтра.

Вылетаю на улицу. Поэтому и не приезжаю, потому что это мозго*бство уже за гранью. Моя жизнь никого не касается.

Охрана, переполошившись, едет следом за моей машиной, сжимаю руль, перестраиваясь в соседний ряд. Отпускает. Вспышка гнева, которой уже давно не случалось.

Тошнит от этого города. Плохая была идея сюда приехать. Отвратительная. Но не поздравить ма я не мог. Жаль, конечно, что так поговорили. Вечером поеду извиняться. Но это вечером.

Мама не в курсе многих аспектов и думает, что Окс -жертва обстоятельств. Но она знала с самого начала, на что идёт. Этот разговор у нас с ней был где-то через три месяца после того, как я вернулся из России. Три месяца я страдал всякой хёрней, тупо тусуясь с Дорониным по миру.

Окс прилетела в Майами, как сейчас помню.

Башка раскалывается, в номере такой срач, что жить страшно. Шторы плотно задёрнуты, чтобы ни одна капля света не проникла и не убила мой мозг окончательно.

Рядом какая-то тёлка. Вообще её не помню. Ни её, ни то, что вчера было. Доронина помню, хотя этого хрен забудешь, даже если захочешь. Перекатываюсь на бок, как дверь в номер распахивается. Окс без слов проходит к окну, резко открывая шторы. Накрываю голову одеялом, а она словно специально начинает топать там своими каблучищами и чем-то грохать.

Ещё одно её движение, и мой мозг взорвётся.

– Вставай, – тянет одеяло на себя, – Шелест, ты оглох? Мы улетаем.

– Я сплю, отвали, Окс.

– Я уже купила билеты.

– Мне плевать. Я занят, у меня отпуск, – тяну одеяло на себя.

– Богдан, – понижает голос, – хватит уже. Ты развлекаешься больше двух месяцев, пора завязывать.