Одна любовь на двоих

– Да что с ними говорить?! – с отвращением крикнула Ефимьевна и еще громче завопила: – Расходитесь подобру-поздорову, не то барин никого из вас не помилует, всех перепорет до смерти, а потом и семьи ваши под корень сведет!

Семен вторил ей во всю глотку, и хоть это казалось Анатолию порядочной глупостью, все же на лицах некоторых мужиков появилось сомнение.

– Ишь! – довольно воскликнул Петр, который тоже это заметил. – Заливаются Семен с Ефимьевной, что курские соловьи. Молодцы они! Глядишь, и разгонят эту свору. Сейчас главное – рожи тех, что впереди стоят, запомнить получше, чтобы потом, когда воинская команда придет, было бы кого сквозь строй гнать, шкуру шомполами спускать. А то и вешать.

– Все бы тебе шкуры драть! – тяжело вздохнул Анатолий. – Всех передерешь, перевешаешь – кто на тебя работать станет? Сам за плугом пойдешь?

– На мой век этого назьма хватит, – пренебрежительно указал Петр на толпу. – Говорю тебе, рожи запоминай!

– Да как же я могу их запомнить, коли никого из этих людей не знаю? – уклончиво проговорил Анатолий.

– Семка, запоминай их! – опять приказал Петр, однако Семен его не слышал: продолжал стращать толпу барскими карами, и Анатолий обнаружил, что его слова уже не сомнения сеют, а только пуще злят людей. Их ярость возрастала с каждой угрозой. Толпа снова поперла к воротам.

– Пора стрелять! – хрипло выкрикнул Петр.

– Пора, батюшка! – с готовностью поддержал Семен.

– Погодите! – властно сказал Анатолий, подошел к воротине и, опираясь на перекладины, проворно взобрался на забор, утвердившись на воротном столбе.

При виде множества озлобленных лиц у него на миг закружилась голова, но тут же он начал различать отдельные черты, глаза, распяленные в крике рты – и стало полегче. Поднял руку, призывая к молчанию. Ощутил, как воцаряется тишина, и вовсе собрался с силами.

– Зачем вы пришли сюда, люди? – крикнул Анатолий. – Зачем со злом явились? Зло порождает зло, а больше ничего! Если вы сейчас уйдете, никто догонять и преследовать вас не станет.

– Ты правильно говоришь, – перебил его молодой мужик в кумачовой рубахе. Да не только рубаха – вся голова его пламенела, как огонь.

Анатолий понял, что это и есть атаман Ганька Искра. Да нетрудно было догадаться по его облику! Дерзок, одет лучше других, на ногах – сапоги, в то время как вся его братия топала в лаптях или босая. Анатолий смотрел на него и понимал, что этот человек рожден быть разбойником: в каждой черте его словно бы острым ножом вырезанного лица – мятежный вызов, и тем же вызовом горят желтые глаза, и даже небольшая рыжая борода торчит вызывающе.

– Правильно говоришь, молодой барин, – повторил Ганька. – Зло порождает зло. Мы тут именно по этой причине. Убили человека… отдайте нам убийцу – и мы уйдем.

– Какого убийцу? – недоуменно спросил Анатолий. – Кого тут убили?!

– Убили! – зашумела на разные голоса толпа. – Ерофея убили!

– Да, кучера из Щеглов убили, Ерофея! – подтвердил Ганька. – Вот его убийцу нам и отдайте – и мы уйдем. А не отдадите – тут одни щепы паленые останутся. Всех положим, как Ерофея положили.

Анатолий посмотрел в Ганькины глаза. Тот не отвел взгляда.

– А тебе какая забота щегловский кучер, что ты ради него кровь лить готов?

– Он мой побратим, – ответил Ганька. – С издетска! Лет мне десять было, когда я тонул, запутавшись в сетях. Я уже погибал, наглотавшись воды, а Ерофей мою голову над волной поднимал, держал меня, покуда помощь не подоспела. После этого мы побратались.

Анатолий оглянулся на мертвое, обезображенное тело кучера – и словно бы увидел то, о чем рассказывал Ганька: темная, холоднющая вода заводи, опутанный сетями рыжий мальчишка, который думает, что уже назначен водяному в добычу, – и другой мальчишка, который, трепыхаясь из последних сил, поддерживает его падающую голову, крича заячьим, отчаянным голосом:

– Помогите! Спасите, люди добрые!..

И помощь пришла. Знал ли тот человек, который спас тогда Ерофея и Ганьку, что был орудием их злой судьбы?

Это промелькнуло в голове Анатолия за секунду, и снова он увидел перед собой взбунтовавшихся, озлобленных крестьян, опьяненных жаждой крови.

– Послушай, – сказал он как мог убедительнее, ловя взгляд желтых Ганькиных глаз. – Никто не убивал твоего побратима нарочно. Все вышло нечаянно. Лошадь понесла, а вожжи были намотаны Ерофею на руку. Лошадь мчалась, не разбирая дороги, его убило и изуродовало об ухабы. Да, страшная гибель, но виновны в ней только лошадь да сам Ерофей, потому что он несчастную кобылу хлестал немилосердно до потери разума, вот она и сбесилась.

– А ты откуда знаешь, что он ее хлестал? – раздался чей-то голос. – Может, ты в это время рядом был? А может, ты сам лошадь-то и хлестал? Может, это ты Ерофея и убил?

Толпа одобрительно зашумела, но Ганька махнул рукой, и все стихло.

– Тебе я бы и поверил, – проговорил он, не сводя цепкого взгляда с глаз Анатолия. – Да только нам доподлинно известно, что убили Ерофея в Перепечине. И своими сладкими речами ты нам уши не запечатаешь. Выдавайте убийцу, вот вам и весь сказ.

Холодок прошел по спине Анатолий.