Одна любовь на двоих

Коли кто бывал обманут тем, кого сам обмануть намеревался, тот вполне поймет состояние, в котором находился один из персонажей сего романа, а именно – Петр Иваныч Перепечин, после того как вылез из тепловодной трубы обратно в подвал. Не счесть проклятий, которые он послал своему племяннику, однако во всех них звучали также уверенность в скором отмщении и непременное перечисление тех кар, которым он подвергнет Анатолия Славина, когда представится удобный случай. Кабы оказался тут сторонний наблюдатель, он бы, конечно, подивился тому, отчего это Петр столь крепко убежден, что сей случай ему непременно представится.

Наконец, утомившись сотрясать своды своей темницы проклятиями, Петр угомонился, присел под стенкой и начал было дремать, чтобы заглушить голод и злость, как вдруг неподалеку послышался женский голос, по которому он немедленно узнал свою верную ключницу Ефимьевну. Петр встрепенулся, потому что подспудно ждал ее появления. Если он и надеялся получить от кого-то помощь, то лишь от нее, от нее одной! Семка – предатель, сестра – трусиха и дура, прочие слуги барина ненавидят просто потому, что он – господин, а они – его рабы. Ну а Ефимьевна, которая его вырастила, выпестовала, которая была ему ближе, чем мать родная, – она непременно должна, обманув разбойников своей мнимой трусостью и покладистостью, улучить минутку и подать своему ненаглядному Петеньке какую-то подмогу или хотя бы надежду на нее.

Он поднялся, ощупью, по стеночке, побрел туда, где было слышно лучше всего. Теперь он находился прямо под крышкой того люка, с помощью которого подвал соединялся с поварней.

– Да что ж вы столь немилостивы? – увещевала Ефимьевна охранников. – Сами брюхо набили господским добром, а хозяину вам и краюхи хлебной жаль?

– Теперь он тут не хозяин, – отозвался чей-то голос. – Теперь мы тут хозяева и господа!

«Как бы не так! – скрипнул зубами Петр. – Попадетесь вы мне, господа-хозяева, я вам каждому в хозяйство отдельный сук березовый выделю да веревки новой не пожалею на обзаведение!»

– Конечно, конечно, – льстиво журчала Ефимьевна. – Вы господа и хозяева. А коли так, будьте добры к рабам своим Петру Иванычу и Анатолию Дмитричу. Дозвольте хлебца им отнести, а не то помрут в погребе с голоду – с вас же потом атаман и взыщет. Сами знаете, баре – они народ хлипкий, не то что ваш брат крестьянушка. Это вы можете хоть сутки, хоть неделю на лучке с кваском сидеть, а барин вовремя не поел – и готово, откинул копыта.

– И верно, пускай поедят, – сказал другой голос. – А то и впрямь – сдохнут, а Ганька нам потом рыла начистит. Так и быть, иди в подвал, бабка.

– Погоди! – воскликнул первый охранник. – А вдруг при ней для побега какой ни есть складень под юбкой спрятан?

– Это, слышь-ка, у тебя складень спрятан, только не под юбкой, а в портках, – хихикнула Ефимьевна. – А у баб и портков нету, и строение другое!

– Ладно, учи меня про бабье строение! – проворчал караульный. – Я и сам про него кому хошь поведаю. А ты вот что, ты юбки задери да покажи, что никакого оружия не скрыла.

– Да и смотри, коли надо! – хохотнула Ефимьевна, а потом оба охранника в один голос воскликнули:

– Да что за бесстыжая старуха! Прикройся скорей, глядеть на тебя соромно!

– Соромно, так не глядите, – огрызнулась Ефимьевна. – Отворите подпол, господа хорошие!

Последние слова возымели на разбойников действие, и Петр услышал, как загремела крышка люка. В подвал проник поток света, и Петр чихнул, прикрывая ладонью привыкшие к темноте глаза.

– Батюшка ты мой, Петр Иваныч! – ласково окликнула Ефимьевна. – Где ты?

– Тут мы сидим, – отозвался нарочито слабым голосом Петр, решивший до поры до времени отводить глаза охране и делать вид, что в подполе их по-прежнему двое. – Под стеночкой. Ослабли, оголодали.

– Говорила я вам, ироды! – в сердцах погрозила ключница кулаком охранникам, свесившим в люк любопытные лица. – Ужо нажалуюсь атаману! Сгиньте с глаз моих!

Лица послушно исчезли, однако крышка так и осталась откинута.

«Не броситься ли туда? – подумал Петр. – Нет, даже если этих двоих одолею, непременно наткнусь на кого-нибудь. Еще пристрелят или саблей проткнут. Неохота. Пускай Ефимьевна поможет».

Ефимьевна тем временем постояла, давая глазам привыкнуть, а потом двинулась к Петру. Она сразу увидела, что он один, и уже приоткрыла было рот, чтобы спросить, где, мол, Анатолий Дмитриевич, но Петр быстро приложил палец к губам, и Ефимьевна понимающе кивнула.

– Вот, господа, покушайте! – протягивая Петру хлеб и ведро с водой, воскликнула она нарочно громко, чтобы слышали охранники, однако тут же прошелестела одними губами:

– Где этот, нешто убег?

– Если и убег, то недалеко, – так же тихо, почти беззвучно ответил Петр. – Хотели вместе через дедов тепловод уйти, так он меня обманул, сам залез, а мне не помог. Но я ему нарочно не тот рукав, что к выходу ведет, а тупик указал, так что он никуда не денется. Будет там, как в ловушке, сидеть или сюда воротится. Пошли, Ефимьевна, поможешь мне взобраться по трубе, а там я мигом в конюшне окажусь.