Одна любовь на двоих

Ганька Искра постоял на крыльце, убеждаясь, что все его распоряжения исполняются беспрекословно, и пошел в дом. Вскоре он оказался в светелке, где сидели перепуганные Фенечка и Ульяша. Девушки держались за руки и со страхом смотрели на дверь. Когда вошел Ганька, обе вскрикнули и прижались друг к дружке.

Это его взбесило. Не тратя слов, он подошел к Фенечке и, схватив ее за косу, потащил из комнаты вон. Она закричала от боли, но не смела противиться, так и побежала, еле успевая перебирать ногами и плача в голос. Ганька захлопнул за ней дверь и стал перед Ульяшей.

Она молча смотрела ему в лицо, часто, судорожно сглатывая. И вся его ярость вдруг схлынула, словно потоком воды ее смыло. И всю Ганькину душу как будто омыло чистыми водами под взглядом этих серых глаз.

– Боишься меня? – спросил он тихо.

Девушка опустила взор, кивнула.

– Ты? – изумился Ганька. – Как ты можешь меня бояться? Неужели ты меня не помнишь? Неужели не узнала?

Она молча подняла глаза.

Ганька распахнул на груди косоворотку, вынул тельный крест на шнурке. Рядом с крестом болтались две серебряные сережки, похожие на черемуховые цветки.

– А это помнишь? Ну, узнала теперь?!

Ульяша снова отвела глаза.

– А я тебя с того дня ни на минуту не забывал, – пробормотал Ганька. – Все время о тебе думал, все время ты со мной была. Несколько раз я тайком в Чудиново приходил, на тебя смотрел. Как-то раз в баню хотел залезть, тебя там поймать, да не успел: ты уже там затворилась с нянькой. Пробрался под окно – подглядеть, да не смог, крапивой обстрекался… Неужто ты меня ни разу не заметила? Неужто ни разу не вспомнила?

Помолчав, Ульяша покачала головой:

– Нет. Я не люблю про страшное вспоминать.

– Да что ж там было страшного?! – удивился Ганька.

Она зябко повела плечами:

– Все! Твой топор… выстрел… как матушка плакала, как испугался батюшка…

– Ну, прости, – пробормотал он виновато. – Прости, забудь плохое, это все уж миновало. Я же перестал вас стращать, как только тебя увидал. С одного взгляда… И потом ушел, не тронул вас, брульянтов не взял – вон как сияют в твоих ушах! Я же добро вам сделал. Как же ты забыла меня?

– Так ведь доброе дело – оно самое обыкновенное, – сказала Ульяша. – Мы все должны каждый день так проживать, чтобы только доброе делать. Нешто все упомнишь!

– Я мог вас убить, но не убил! – обиженно воскликнул Ганька. – А ты меня забыла! Я помнил тебя каждый день, а ты меня забыла!

Ульяша опустила глаза, чтобы Искра не видел ее смятения.

Нет, конечно, она не забыла его! Ну, может быть, каждую минуту и не вспоминала, но по ночам – частенько. Это был самый лютый кошмар – как рыжий разбойник, только что милосердно канувший в чащу, вдруг возвращается за серьгами… Ульяша уже вдела их в уши, и он вырывает серьги из мочек, вырывает жестоко, грубо, а когда матушка с батюшкой пытаются за нее вступиться, разбойник бьет их обухом топора. Они падают мертвыми, а он взмахивает тем же окровавленным обухом над Ульяшиной головой…

Здесь Ульяша всегда просыпалась с ужасным криком. Прибегала матушка, плакала над ней, потом однажды попросила снять серьги, отвезла их в церковь, священник их отчитал – и кошмары прекратились. Но Ульяша помнила то, что случилось на лесной дороге. И теперь, увидав рыжего разбойника в Перепечине, она, как ни была потрясена и испугана, сразу узнала эти желтые глаза и огненные волосы.

Но не хотела в этом признаваться. Молчанием своим она точно брала верх над этим пугающим человеком – и не собиралась уступать.

Ганька смотрел, смотрел на нее, потом, словно решившись, схватил ее за руку:

– Не дрожи! Не дрожи! Не бойся меня! Тебе нечего меня бояться! Я ради тебя на все готов! Пришел за побратима мстить, а как тебя увидел, про все забыл. И совесть меня не угрызает – ведь и Ероха тобой пленился. Я понимаю, почему он на тебя набросился! Ты не виновата – оттого я за тебя и заступился, хоть люди мои этого и не поняли.

– Да, – горестно проговорила Ульяша. – Не поняли! Ты такой пал пустил, что его не остановишь. Подбил людей на бунт, а взамен ничего им не дал, к погибели привел.

– Это почему?

– А потому! Теперь тебе или меня нужно им на растерзание отдать…

– Этого не будет никогда! – горячо перебил Ганька. – Ни волоска с твоей головушки не упадет, милая моя!