Одна маленькая ошибка

Хочешь узнать секрет, Пчелка Элли? Когда тебе было лет восемь или девять, ты написала рассказ про вишневое дерево, поедавшее соседских детей. Рассказ выиграл приз, и ты показала его маме с папой. Так гордилась и радовалась, даже щеки раскраснелись. Но родители в то время работали сверхурочно и были вечно усталыми и занятыми. Ты оставила рассказ на столе в столовой и ушла спать, а я тихонько достала из папиной сумки ручку и исписала весь лист замечаниями о том, какая ты талантливая. Потому что это правда: ты одна из самых талантливых людей, которых я знаю. После того случая на нашем кухонном столе каждую неделю появлялась новая история. Я прочитала их все. Я бродила по замкам, загадывала желания волшебным паукам, плетущим сети из серебра, я охотилась на троллей в колючих зарослях. Наверное, ты считала, что это папа пишет тебе похвальные рецензии. И так радовалась, что я не стала тебя разочаровывать.

А потом, когда мы стали постарше, вместо того чтобы поддерживать твой талант, я начала завидовать ему. И трясти у тебя перед носом своей не такой уж идеальной жизнью, делая вид, что на самом деле она идеальная. Мы с тобой вообще очень многое друг другу не рассказывали, правда? Я ни разу тебе не говорила, как отчаянно завидовала, когда ты поступила в университет. Мама с папой только об этом и твердили: «Элоди у нас такая умница, да?», «Элоди такая храбрая – взяла и переехала в другой город!», «Элоди такая молодец! Ох, Ада, милая, а разве тебе не хотелось бы тоже поступить в университет?». Я завидовала тому, что теперь у тебя будет сотня новых друзей из разных городов, возможность закатывать веселые вечеринки; я завидовала даже тому, что теперь ты живешь в студенческом кампусе, хотя эти ветхие, отсыревшие домишки приходится увешивать гирляндами и флагами, чтобы придать им хоть какой‐то человеческий вид. А еще, кроме зависти, меня терзала гордыня. Только про это я тебе, кажется, тоже не говорила, хотя у нас с тобой были моменты искренности в перерывах между постоянным соперничеством.

Если ты в «Глицинии», если я смогу спасти тебя, мы наберем еще много-много таких моментов – столько, чтобы хватило соткать целую новую жизнь.

Знаю, я подвела тебя. Не была той сестрой, в которой ты нуждалась. Но теперь все изменится. Как уже говорилось, пока я жива, я не перестану искать тебя, Пчелка Элли.

Глава пятьдесят первая

Сто шестьдесят первый день после исчезновения

Элоди Фрей

Отдаться Джеку и спасти сестру – или отказаться и обречь ее на смерть.

Этот ультиматум обвивается вокруг разума стальной змеей, сжимает кольца все сильнее и сильнее. Позволить Джеку навредить Аде попросту нельзя. Впрочем, «попросту» – не совсем подходящее слово, ведь для того, чтобы спасти сестру, я должна позволить Джеку войти в меня. А это далеко не просто.

Я сижу на кровати. Часы на прикроватной тумбочке сообщают, что уже три часа дня. Я не двигалась с места с тех пор, как проснулась в четыре утра. Глаза режет, в горле пересохло.

Сверху доносится шум, и дверь подвала распахивается. Сердце в груди тут же сжимается – как сжимается всякий раз, когда Джек появляется здесь. Он спускается по ступеням, но останавливается на середине лестницы, опираясь на перила. Те скрипят под его весом. Я не оборачиваюсь.

– Прими душ, – велит он, – и причешись. Сегодня поужинаем пораньше.

Затем Джек уходит, закрыв за собой дверь. Несколько месяцев назад я бы просто не подчинилась, но сейчас уже знаю, когда лучше уступить. Спустя час Джек возвращается. Он ждет меня наверху. Я надеваю его шорты и мешковатый бежевый свитер. Хотя у меня со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, при мысли о еде мне становится дурно. Джек придерживает дверь, не давая ей закрыться, и приходится протискиваться между ним и громоздким стеллажом. Ладонь Джека ложится мне на плечо, и я вздрагиваю. А затем он выводит меня из кладовки, но вместо столовой подталкивает в гостиную и закрывает за нами двери. Шторы подняты, и я щурюсь от блеклого света зимнего солнца.

– Садись.

Я послушно устраиваюсь на бежевом диване. Здесь все такое мягкое и нежное – цвета, поверхности, даже сияние огня в камине, окрашивающее комнату золотыми бликами.

– …Слишком долго. Пора определяться.

Я моргаю. Джек, оказывается, что‐то говорил, а я ни слова не уловила.

– Что, прости?

– Ты меня слушаешь вообще? – хмурится он.

Молча киваю. Он испытующе смотрит на меня, но я спокойно выдерживаю взгляд.

– Я говорю, все это тянется слишком долго. – Он указывает на нас обоих. – Хватит напряженности. Мне не хватает нашей близости.

Я не отвечаю. Джек очень-то не любит, когда его перебивают посреди очередного признания в любви.

– Мы можем все исправить, если ты сделаешь правильный выбор. Что ты решила?

Сжав зубы, я выдыхаю через нос – раз, другой… На третий мне удается загнать подальше ярость, которая клокочет внутри, подталкивая вскочить с дивана, наброситься на Джека и бить, бить, пока лицо не превратится фарш. Целых три вдоха уходит на то, чтобы набраться сил говорить спокойно.

– Ты хочешь, чтобы я ответила прямо сейчас?