Одна маленькая ошибка

Устыдившись, я отстранилась и вытерла слезы. Кристофер уже набрал воздуха, собираясь добавить что‐то, но тут послышался папин голос. Оглянувшись, я увидела, как он идет к нам через стоянку.

– Надо отвезти папу домой, – сказала я. – Спасибо.

Сама не знаю, за что благодарила Кристофера, но мне хотелось это сделать. А по дороге домой я снова прокрутила его слова в голове и поняла, что он прав. Если бы я не поехала к Ричарду домой, тот не отозвал бы заявление.

Это я запустила цепочку событий. Я.

И знаешь что? Я не стану уповать на то, что тебя найдет кто‐то другой. Пока я жива, Пчелка Элли, я буду искать тебя – до последнего вздоха.

Глава тридцать третья

Тридцать пятый день после исчезновения

Элоди Фрей

Кровь громко стучит в ушах. Я медленно прихожу в себя, будто всплываю из черноты на поверхность – и наконец выныриваю, судорожно вдыхая воздух ртом. И обнаруживаю, что лежу на спине, а ноздри щекочет сухой запах чистых простыней. Я открываю глаза, но солнце светит так ярко, что приходится снова зажмуриться. Свет проходит сквозь тонкую кожу век, так что перед глазами – сплошной красный цвет. Поднять веки сложно, удержать их в таком положении еще сложнее, они так и норовят опуститься обратно.

Покатый потолок.

Краснота.

Деревянные балки.

Краснота.

Застекленные двери. Небо.

Я в мансарде, на самом верху «Глицинии». Пробую сесть, но не могу. Не могу.

Руки крепко привязаны к кованой спинке кровати. Металл лязгает о металл: на мне наручники. Тут же накатывают воспоминания – машина, несущаяся по дороге, Джек, прижимающий меня к жесткой земле, его пальцы, скользящие у меня между ног, пока я умоляю его прекратить, падение с обрыва в воду. Левый висок откликается болью.

Я снова пробую дернуться, но металл врезается в запястья, и приходится сжать зубы, чтобы не закричать от боли. Нет, без посторонней помощи освободиться не получится. Меня бросает то в жар, то в холод, а грудь неприятно сдавливает от подступающей паники.

Так.

Вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Опустив взгляд, я обнаруживаю, что на мне чистая футболка. И что на коже нет никакой грязи, лишь мелкие синяки и царапины на ногах. Сколько же времени я пробыла без сознания? И что Джек делал со мной, пока я валялась в отключке? Я рефлекторно дергаюсь, намереваясь пощупать себя между ног – нет ли там разрывов, крови, не болит ли что‐нибудь, в общем, есть ли свидетельства того, что он воспользовался мной. Но оковы не пускают.

Он сменил на мне одежду. Значит, мое безвольное обнаженное тело побывало у него в руках. Он меня отмывал. Внутри все сжимается. Паника грозит переломить ту последнюю соломинку спокойствия, за которую я цепляюсь изо всех сил. Я медленно набираю полную грудь воздуха, стараясь не терять самообладания и не дергаться, и прислушиваюсь к собственным ощущениям. Вроде бы нигде ничего не ноет, но, с другой стороны, мало ли бывало случаев, когда женщину насиловали, пока она была без сознания, а потом она приходила в себя, понятия не имея о случившемся, а потом, повернувшись, обнаруживала рядом незнакомого мужчину, или, что еще хуже, всплывало какое‐нибудь непотребное видео или фото. Так что даже если Джек изнасиловал меня, проверить это невозможно.

И тут приходит мысль, от которой меня бросает в ледяной пот. Если Джек еще не сделал этого, то нет никакой гарантии, что он не изнасилует меня позже. Я полураздета и прикована к кровати. Никто не знает, что я здесь. И никто и не узнает, потому что я сама помогла Джеку совершить идеальное преступление. Он позаботился о том, чтобы обзавестись железным алиби в день моего исчезновения: отправился на премьеру по официально купленному билету в крупный лондонский театр, где присутствовало несколько сотен человек и было полно камер видеонаблюдения. Он может и дальше держать меня в «Глицинии», а может убить и выкинуть труп в море, и никто никогда не заподозрит Джека Вествуда, потому что он – преданный друг, который уповал на мое благополучное возвращение домой в эфире государственного телеканала. Соломинка спокойствия все‐таки обламывается, и я кричу, зову на помощь. Ближайшие соседи меня все равно не услышат, они слишком далеко, но мне все равно – я просто выпускаю скопившийся внутри ужас. Дверь спальни распахивается. Заходит Джек, в спортивных штанах и чистой футболке, ничуть не похожий ни на похитителя, ни на убийцу, ни на насильника. Не то что бандитские рожи на фотороботах, которых в вечерних новостях показывают. С самого детства как‐то привыкаешь к мысли, что у злодеев обычно бородавки и крючковатые носы, а у положительных героев – ослепительные улыбки и мужественные подбородки. Джек – золотоволосый красавец, и даже без идеального алиби никто не заподозрит в нем преступника.