Одна медицина. Как понимание жизни животных помогает лечить человеческие заболевания

Мой разум беспомощно переметнулся к эссе, написанному еще в медицинской школе двадцать лет назад: «Вегетарианец‑вивисектор: могут ли вегетарианцы проводить эксперименты на животных?» Вернувшись домой, я откопал свою пожелтевшую диссертацию, ее последний абзац гласил: «Я убежден, что вегетарианство является моральным обязательством большинства людей. Такая точка зрения дискутабельна в случаях, когда речь идет о спасении человеческой жизни и использование животных не имеет альтернативы. Таким образом, я либо должен принять вегетарианский образ жизни, либо смириться с нравственным лицемерием. Боюсь, мне все же предстоит стать вегетарианцем, вопреки моим гастрономическим предпочтениям».

На протяжении двух десятков лет я оставался нравственным лицемером. Стюардесса все еще ждала моего ответа. Ее это явно не радовало.

– Курица? – спросила она твердо.

Мне казалось странным лететь на другой конец света, чтобы вещать о великолепии животных, плотно ими же пообедав.

– Вегетарианское блюдо, пожалуйста.

Подумаешь, какие‑то двадцать лет.

А потом наступило утро. Бледное, полупрозрачное. Я покосился на иллюминатор. Мы спускались к беспокойным морским волнам. Наушники убраны, паспорт наготове, зубы почищены, но во рту все еще неприятный привкус. И дело было не в курице, застрявшей в зубах.

Вскоре я растянулся на гостиничной кровати. Я чувствовал себя раненой птицей. Тогда я еще не знал, что завтрашний день будет куда хуже. Завтра я подвергнусь жестокому нападению животного. Вряд ли в том стечении обстоятельств была виновата карма. Но это крошечное животное научит меня, как ухаживать за такими пациентами, как Ифан, который все еще находился в больнице в критическом состоянии.

В прошлой главе мы оставили молодого Ифана бороться с последствиями тяжелой черепно‑мозговой травмы, которую он получил в результате нападения. Нам сильно помог жираф, показав, как справляться с дыхательной недостаточностью с помощью длинных, медленных и глубоких вдохов посредством аппарата ИВЛ. Много дней спустя в дверь постучалась другая проблема: на этот раз у Ифана развилась тяжелая инфекция.

Лечение тяжелобольных пациентов часто требует введения в кровеносные сосуды пластиковых трубок. Порой я чувствую себя сантехником, правда, любые протечки связаны с густой красной эссенцией жизни. К сожалению, кровь – это идеальная среда для размножения микроорганизмов.

Хотя Ифан в целом был здоровым парнем, его нестабильное состояние ослабило иммунную систему. Возбудители могли проникнуть в его тело через легкие, установленные нами трубки или открытую рану, оставшуюся после операции на мозге. Поглощая питательные вещества, содержащиеся в крови, микроорганизмы размножались, размножались и размножались. Они реплицировались в геометрической прогрессии, и каждое новое поколение было в два раза многочисленнее предыдущего. Одна бактерия способна произвести 1,5 миллиона новых особей всего за восемь часов. При условии неограниченных ресурсов уже через неделю в организме будет больше бактерий, чем звезд во вселенной.

Неудивительно, почему обессиленному телу Ифана так трудно было побороть инфекцию. Кожа его пылала, сердце бешено колотилось, органы начали отказывать. Несмотря на сильнейшие антибиотики, состояние пациента ухудшалось. Теперь нас беспокоил не его мозг, а все остальное. В одну из особенно плохих ночей, примчавшись в отделение при свете луны, мы были вынуждены сообщить родителям Ифана, что жизнь их сына висит на волоске. Мы не знали, что еще предпринять. Зато знал крошечный муравей.

Мой первый день на Бали прошел в мутном тумане джетлага и попытках приспособиться к новому часовому поясу. Из‑за жары хлопковая рубашка нещадно липла к спине. Я выпил стаканчик апельсинового сока размером с наперсток и направился в гостиничный буфет еще за одним.

Убуд – культурный центр Бали, гостеприимный, яркий, живой и цветущий город с населением 100 тысяч человек. Пока я шел по пыльным мощеным улицам к гостинице, мимо меня, словно осы, проносились мопеды. Жужжание двигателей вторило многоголосому сонму птиц, кур и людей, чьи голоса сливались в беспорядочный хор обыденной жизни.

После долгого перелета мои стареющие кости ныли, а спина не хотела разгибаться. Так что неоновая вывеска массажного салона показалась мне знаком судьбы. Вскоре я уже лежал в одних трусах на шаткой приподнятой кушетке, уткнувшись лицом в крошечное полотенце. Краем глаза я наблюдал за приготовлениями улыбающегося коренастого массажиста, натиравшим маслом свои крепкие руки.

– Какое нажим предпочитаете, мистер Мэтт? – спросил он. – Мягкий или посильнее?

– Посильнее, – уверенно отозвался я. Другого ответа и быть не могло.

Возможно, дело было в моем валлийском акценте, но массажист, видимо, услышал что‑то вроде: «Пройдитесь по моей спине, будто слон на каблуках», потому что следующие двадцать минут своей жизни я думал лишь о том, как не заорать от боли.