Одна на миллион (СИ)

Спустя некоторое мгновение я вернулась обратно и обнаружила, что мама всё ещё продолжала болтать, так, словно я и никуда не уходила.

— … Ну разве это не замечательно?

— Опупеть просто, — ответила я.

— Ты точно не обиделась? — с нажимом спросила мама.

— Точно, — слишком грубо отозвалась я и повесила трубку, не попрощавшись.

Да только вот не совсем — обида встала поперёк горла, как кусок льда, который я проглотила вчера, когда залпом пила холодный чай. Тогда мне помогла тёплая вода — теперь же я не знала, что делать, и лишь обессиленно рухнула на свою кровать лицом вниз.

Меня одолевало желание позвонить ей и высказать всё, что я об этом думаю, но вместо этого я набрала совершенно другой номер.

— Никита у аппарата.

— Умоляю, скажи мне, что у тебя есть немного свободного времени и терпение для того, чтобы выслушать мои возмущения по поводу вселенской несправедливости?

Вместо того, чтобы поинтересоваться, что случилось, Никита спросил:

— Мне приехать?

А я ответила, что да.

И он был у меня спустя пятнадцать минут. К тому времени я уже успела немного остыть и теперь сомневалась, была ли это хорошая идея — позвонить Никите. Но когда я открыла дверь после нескольких коротких стуков и увидела его, все сомнения странным образом тут же улетучились.

— Привет, — сказал он.

У меня ушла секунда на то, чтобы махнуть ему рукой: дескать, проходи, и Никита сделал шаг внутрь моей квартиры.

— Привет, — откликнулась я наконец. Он перевёл на меня взгляд и улыбнулся.

— Вот теперь, когда я вижу, что ты, по крайней мере, в нормальном эмоциональном состоянии, я могу спросить тебя: что случилось?

Я открыла было рот, чтобы что—то сказать, но затем поймала себя на мысли, что сказать—то мне, по сути, нечего. Любая фраза о том, что моя мама — бессердечная сволочь, разобьётся с диким звоном о тот факт, что у Никиты её вообще нет.

Я успела подумать о том, что лучше бы позвонила Варе, прежде чем, упершись кулаками в бока, заявила:

— Зоя и Дима собирают про нас заговор!

Это была правда — я услышала об этом на перемене между геометрией и английским языком от двух десятиклассниц, чьих имён я даже не знала.

— Господь Всемогущий, и это всё? — Никита широко распахнул глаза. — И в чём же состоит несправедливость?

Я почесала кончик носа.

— В том, что … — секунду я молча. — Мне нельзя их грязью поливать, а им против нас заговор устраивать можно!

Никита мгновение смотрел на меня как на сумасшедшую, а затем громко рассмеялся, запрокинув голову назад.

— Что?

— Ты — единственный человек в мире, способный заставить меня оторваться от “Революции” только ради того, чтобы услышать что—то подобное.

Я могла бы покончить со всем этим и выставить Никиту обратно за дверь, но вместо этого я предложила ему остаться и посмотреть фильм, который я, так или иначе, якобы собиралась глянуть (враньё). А он мог бы отказаться, сославшись на любые придуманные дела или ещё какую чепуху, но вместо этого он согласился. И уже спустя двадцать минут мы сидели в гостиной и пытались вникнуть в суть картины с многообещающим названием “Когда нас останется двое”.

— Я не понял, — начал Никита, — Почему этот парень столкнул того рыжего с лодки?

— Ну тут два варианта: либо он просто большая задница, — я загнула указательный палец. — либо у сценаристов проблема с логическими обоснованиями, — тут я загнула большой палец.

Никита взял в руки коробку из—под диска (да, я умудрилась купить этот кино—шедевр, хорошо хоть за вполне символическую цену), всё это время лежащий между нами, и вгляделся в неё:

— Это какая—то несуразица, — заключил он. — У него даже обложка ужасная. Посмотри на это: у парня вместо глаз фитили от бенгальских огней. Такое чувство, что он хочет заставить меня ему подчиниться … И, знаешь, если я ещё хоть пару секунд буду смотреть на него, то так и получится!

Я рассмеялась и выхватила коробку из Никитиных рук. Мы снова вернулись к просмотру, и теперь между нами не было ничего, кроме моей ладони, которую я специально уперла в диван в надежде на то, что Никита захочет сделать то же самое со своей, и тогда мы, так или иначе, коснёмся друг друга, и всё произойдёт, как в романтической комедии, которых я, в последнее время, посмотрела слишком много, словно пытаясь наверстать всё то время, что я считала их глупостями и выдумкой.

Но Никита держал свои ладони при себе: он то сжимал обеими чашку с чаем, то скрещивал их в замок между собой, то похлопывал ими себе по коленкам.

В конце концов я сдалась и обхватила корпус руками, забравшись на диван с ногами, потому что так было удобнее. И сразу после этого Никита упёрся ладонью в то самое место, где от моей должен был ещё остаться тёплый след.

— Я вижу, что ты что—то не договариваешь, — неожиданно произнёс Никита, когда фильм начал приближаться к своему логическому финалу.

Я перевела взгляд с экрана, где главный герой как раз собирался совершить самоубийство, на Никиту. В полумраке он выглядел ещё более привлекательным, и это было ужасно нечестно с его стороны.

— Мм?