Одна ночь

Райский понимал, что за ним гонятся. Иногда ему слышался лай собаки, это заставляло его напрягать последние силы. Шинель путалась в ногах, рубашка давно была мокрая, он задыхался. Где-то слева затарахтела телега. Райский остановился и прислушался. Да, за лесом по дороге кто-то ехал.

Райский взял влево. Он знал, что недалеко, у перекрестка, дорога делает крутой поворот, и побежал наперерез.

Грохотов ехал не спеша. Катюшка, свернувшись калачиком, спала на охапке сена и видела занятный сон. Будто бы сидит она в школе на уроке и с удивлением слушает учительницу. А учительница у них Баркан, и рассказывает она, что белые грибы будто бы поганые и что их не едят, а самые лучшие грибы — мухоморы. Катюшка хочет возразить Баркан. Раскрывает рот, а голоса у нее нет, и никто се слов не слышит. Катюшке стыдно, она машет руками, объясняет, что Баркан вовсе не учительница и зря ребята ее слушают, но голоса все нет.

Катюшка знает, что если она выпьет воды, то голос у нее появится, голос пересох. Она выбегает из класса, за ней бежит Баркан и все остальные ребята… Катюшке хочется пить, в горле щекочет…

На повороте Румба фыркнула и остановилась. Кто-то схватил ее под уздцы.

— Кто такой?

Грохотов слез с телеги и старался в темноте разглядеть человека, остановившего лошадь.

— Вам что надо? Отпустите лошадь.

— Куда едешь?

— В Кулики, — ответил Грохотов, разобрав наконец, что перед ним командир-пограничник.

— С заставы?

— Да. А вы куда, товарищ командир?

— К вам на заставу. Поезжай, поезжай… Я думал, кто-нибудь из колхозников.

Лица командира Грохотов не разглядел. Уж очень было темно. Пограничник повернулся и хотел сесть в телегу, но удар по затылку лишил его сознания.

Катюшка проснулась от грубого толчка. Грохотов грудью навалился на ее лицо и крючком шинели оцарапал щеку.

— Андрюша!.. Пусти, больно… — запищала Катюшка.

Высвободив голову, она увидела наклонившегося над ней человека, он, схватив ее за волосы, нагнул… а дальше она ничего не помнила.

Анна Петровна Демьянова шла по дороге с дочерью Любой и поминутно ругалась.

Тщетно прождав до десяти часов Раису Семеновну Баркан, которая остановилась у них вчера, женщины забеспокоились и пошли на розыски.

— Тьфу ты, леший… в самую лужу. Будь ты проклят!..

— Ты смотри под ноги-то, — говорила отставшая немного Люба.

— Смотри, смотри, — ворчала колхозница. — Темень такая… куда ни смотри, все ночь…

— Мама, тут дорога на «Первомай» сворачивает.

— Не тут, дальше. Погоди-ка… Едет кто-то.

Женщины остановились. Навстречу им ехала телега. Когда она поравнялась с ними, Анна Петровна окликнула:

— Товарищ, товарищ!..

Человек не отозвался и проехал мимо.

— Чего это он? Пьяный, что ли?

— Мам, это военный, а в телеге у него другой лежит. Я видела.

— Ну, видела — и ладно. Некогда, значит, с нами разговаривать. Пойдем.

— Куда мы дальше-то пойдем?

— На заставу. Надо заявить. Может, она там осталась. Работала дотемна и задержалась.

— Там вечеринка сегодня. Демобилизованных провожают, — вставила Люба.

— Ладно. Не отставай…

— Пошли бы завтра утром… — ворчала Люба.

— Молчи. Человек, может, заблудился… А чтоб тебя! Опять в лужу… — ругалась Анна Петровна. — Ну, шагай, шагай. Теперь до заставы близко.

Женщины прибавили шаг. Вдруг Анна Петровна споткнулась и чуть не упала.

— Тьфу! Леший! Чего это? Господи, никак человек! Люба, зажги фонарь.

Девушка достала спички и чиркала одну за другой. Спички не загорались, отсырели.

— Скорей. Ну, чего ты копаешься?

Наконец спичка зашипела и загорелась.

Пряча от ветра огонек, Люба с трудом зажгла фонарь.

— Свети. Девочка какая-то…

Анна Петровна перевернула неподвижно лежавшую девочку.

— Мать пресвятая! Катюшка Никитина. Что ты, Катя! Катя… голубушка…

— Живая? — спросила дочь.

— Живая. Катя! Доченька, что с тобой? Очнись, ясынька. — Придерживая Катюшку за голову, Анна Петровна почувствовала под рукой что-то липкое.

— Чего-то голова мокрая… Ну-ка, свети. Кровь.

— Убили? — испуганно вскрикнула Люба.

— Молчи. Бинтовать надо. Давай чего-нибудь. Да вон юбку рви, нижнюю-то… Скорей, что ли, да не жалей, — торопила она дочь.

Пальцы девушки не слушались.

— Я не жалею… крепкая.

— Держи ее. Фонарь-то поставь, — командовала Петровна. — В кружках санитарных занимается… тоже… Руки-то чего трясутся. Дай-ка.

Одним взмахом она оторвала кусок юбки и принялась бинтовать, приговаривая:

— Что ты, ягодка? Кто тебя так изувечил? Катюша! Водички бы надо… Ах ты, горе…

Катюшка открыла глаза и застонала.

— Больно, девочка? Катя! Это я… Анна Петровна. Узнаешь меня?

— Тетя… мухоморы не едят… — прошептала Катюшка и снова закрыла глаза.

— Катя! Чего она сказала? Забылась опять. Люба, неси фонарь. На заставу пойдем. Ближе. Помоги-ка.

Анна Петровна взяла девочку на руки.

— Она как перышко. Свети, чтоб не споткнуться. Девочка моя, бедная.

Так они шли с километр. Руки у Анны Петровны устали. Неожиданно навстречу им из темноты вынырнула Валя Никитина.

15. На границе