Одна ночь

Доброе воспоминание осталось у Маркуса и о Константине. Они встретились с ним возле Луги. Константин отступал со своей частью откуда-то с границы Литвы, через Даугавпилс и Псков, где-то в районе Плюссы был тяжело контужен, очнулся в полном одиночестве в лесу, на том самом месте, где вражеские самолеты бомбили остатки отступающего полка. Без сознания Константин пролежал, видимо, несколько дней, потом его две недели укрывали местные жители; оправившись, он решил пробираться через фронт к своим. Константин рассказывал, что ему пришлось побывать в Эстонии, где он служил в Палдиски и на Хийумаа, говорил он об эстонцах уважительно и недоверия никакого не проявлял. Маркус не знал, что сталось с Константином, ему показалось, что на допросах тому не очень-то верили. Самому Маркусу стали наконец доверять, а Константина продолжали подозревать. Допытывались, где они встретились, и что Константин говорил, и как себя вел, - Маркус говорил о нем самое лучшее.

Последний раз Маркуса допросили в Ленинграде, где ему вернули паспорт, партбилет и другие документы. Там же он получил и эвакуационное предписание. Позднее его вызывал к себе Каротамм, которого интересовало положение в Эстонии. К сожалению, Маркус мало что мог рассказать, пробирались-то они тайком, минуя крупные селения; только однажды в руки им попала нарвская газета, в которой писалось, что некий цыганенок спалил курзал. Одно он мог с полной ответственностью сказать - что оставшихся советских активистов преследуют, что бывшие сводят кровавые счеты со всеми, у кого, по их мнению, есть хоть малейший "красный душок", что в республике царит беспощадный белый террор. "Не белый, а коричневый, - поправил Каротамм, усмехнулся а добавил:- Белый террор в коричневом соусе".

Первые две недели Маркус ходил словно оглушенный пережитым. Относились к нему хорошо, поселили в "Астории", дали денег, чтобы он мог купить себе одежду, но чувство подавленности не проходило.