Одна сотая

Кажется, мне не было еще двадцати пяти летъ, а я уже три года прожилъ за границей, а съ родиной сохранялъ связи постольку, посколько мои управляющие и поверенные присылали оттуда деньги. Большую часть этого времени я провелъ въ Вене, потому что, во-первыхъ, всегда питалъ слабость къ этому городу, а во-вторыхъ, въ то время безумно былъ влюбленъ въ одну прекрасную итальянку. Это была женщина одинаковаго со мною общественнаго положения, можетъ быть, даже и высшаго, благодаря высокому дипломатическому рангу своего мужа, а мои таинственныя сношения съ нею доставляли мне много острыхъ и небезопасныхъ наслажденiй. Очевидно, это придавало имъ много обаяшя и делало наши отношения прочными. У меня не было времени соскучиться, потому что я никогда не успевалъ насладиться, какъ следуетъ.

Я виделъ ее редко и на короткое время, а въ промежуткахъ наслаждался спортомъ, картами, обществомъ приятелей, иногда даже и приятельницъ… не важныхъ… Ни моя любовь не мешала имъ, ни они ей. Все это было еще довольно ново для меня и необычайно меня занимало. Лошади у меня были настолько великолепны, что обращали на себя всеобщее вниманiе, поваръ образцовый, приятели остроумные, приятельницы сменялись часто, съ любовницей я проводилъ короткия, но блаженныя минуты. Меня очень удивилъ бы тотъ, кто сказалъ, что мне чего-нибудь недостаетъ до полнаго счастья. Я былъ молодъ и переживалъ медовые месяцы своей профессии. Въ вашихъ глазахъ, педантъ, я читаю вопросъ: что это была за профессия? Ахъ, сжальтесь и уже сами дайте ей название! Ведь вы знаете, чему я отдавался. Я вамъ говорю только о моемъ тогдашнемъ полномъ удовлетворении, которое, однако, неожиданно, хотя и не надолго, было нарушено.

Это было такъ: однажды вечеромъ я вышелъ изъ театральной залы съ такимъ чувствомъ, какъ будто выходилъ изъ горячей бани. Я чувствовалъ жаръ въ голове и въ груди. Играли пьесу Шекспира, котораго я любилъ страстно и которому за производимое имъ впечатление прощалъ даже то, что считалъ грехомъ, превышающимъ отцеубийство, — грубость. Я пошелъ въ театръ только для того, чтобы посмотреть на мою итальянку, царящую въ ложе бельэтажа во всемъ блеске своихъ бршлиантовъ и великолепiи обнаженныхъ плечъ. Но я не долго смотрелъ на нее. Въ этотъ вечеръ она была окружена черезчуръ густою толпой и черезчуръ мило кокетничала; меня охватила не то злоба, не то ревность, и я подумалъ, что, какъ бы то ни было, но Шекспиръ стоитъ дороже этой велико-светской кокетки. Я вышелъ изъ театра взволнованный судьбою Кориолана и въ первый разъ въ жизни недовольный своею судьбой. Недовольство это представлялось въ совершенно неясной форме, и я обвинялъ въ этомъ свою любовницу. Она сегодня решительно не понравилась мне со своими преувеличенно любезными улыбками и огненными взглядами, которыми одаряла толпу окружающихъ ее дураковъ. При выходе товарищи тащили меня на ужинъ и на баккара, — я въ то время страстно любилъ эту игру, — но у меня не было охоты, я отказался и, оставшись одинъ, пошелъ безъ цели по тротуару ярко осввщенной, шумной улицы. Вдругъ я почувствовалъ вокругъ себя что-то мягкое и необыкновенно умиротворяющее то раздражение, которое овладело мною, и это было темъ удивительней, что подобное чувство я испытывалъ въ первый разъ, точно будто дуновение свежаго ветра обвеяло мой горящiй лобъ. Тогда я заметилъ, что, самъ того не сознавая, зашелъ на одну изъ улицъ старой Вены, съ обеихъ сторонъ обнесенную высокими стенами домовъ и спускающуюся къ Дунаю. Въ эту пору городское движение здесь затихало совершенно; изредка разбросанные фонари, въ соединении съ ярко горящими звездами, давали приятный, мягкий полусветъ. Изъ грохота и шума я вступилъ въ тишину, изъ ослепительнаго света въ полумракъ и въ первый разъ почувствовалъ ихъ сладость. Я пробудился изъ задумчивости, въ которой несчастный Кориоланъ и изменчивая итальянка сплетались непонятнымъ для меня образомъ и раздражали меня. Почти безсознательно я началъ переводить глазами по фасадамъ каменныхъ домовъ и ихъ темнымъ окнамъ.

Жители этой части города рано ложатся спать, а теперь было уже сильно за полночь. Нетъ ничего страннаго, что окна были все темны и что лишь после долгой прогулки я нашелъ два бледныхъ огонька, светящихся на верхнемъ этаже одного изъ домовъ. Они светились очень высоко, на пятомъ или шестомъ этаже и, вследествие оптическаго обмана, сливались съ узкой полоской звезднаго неба, просвечивающей межъ двумя кровлями. И вдругъ я почувствовалъ огромное влечете къ этимъ огонькамъ и еще большее любопытство. Кто тамъ, за этими окнами, живетъ и чувствуетъ?… Нужно ли мне было знать это? Конечно, нетъ, но меня вдругъ потянуло къ этому такъ страстно, какъ иногда тянуло къ баккара, къ шампанскому или къ любовнице.