Одна сотая секунды

По другую сторону от железнодорожной артерии зеленели дома, немногочисленные, вросшие накрепко в землю, привыкшие к царящей тишине.

— Здесь живые-то есть? — Эльф произнес несильно, а разлетелось едва ли не криком. — Не город, а призрак какой-то.

— Это в Стандаре жизнь бурлит. А здесь если более людей числом семьсот наберется — уже хорошо будет. Да, не повезло парню в такой глуши родиться.

Я была полностью согласна со своей спутницей. Наверняка тут солнце все же проглядывало и преображало мир, наливало его соками, освежало плоть, раскрывало незаметной с первого взгляда красотой. Но сейчас такое уныние царило, что хоть волком взвой, а все равно ничего не изменится. И останется только налиться до самых бровей чем-нибудь дрянным и с ног сбивающим, чтобы выключиться до скончания времен. Иссякнут времена, пересохнет их русло, тогда и можно будет выйти на порог дома, потянуться, разминая затекшие конечности, да оглядеться — не появилось ли чего такого, особенного.

Дома неодобрительно пялились стеклами глазниц, внимательно изучая чужаков и запоминая их каждый шаг. Чужак — всегда чужак, и кто знает, что он несет с собой. Один беды волоком волочет, сам того не ведая, другой же просто взбудоражит покой фокусом с исчезающей косточкой, а третий тенью сгинет. Ни имени, ни следа не останется.

Улица одна, скупо от нее разбегаются узкие переулки, разбитые, в редкой пожухлой сорной траве.

— А с языком тут как? Свой?

— Свой. Но ты поймешь, он не сильно отличается от фортиского.

Брехнула вслед собака — негромко, с достоинством, всего лишь напоминая о то, кто здесь настоящие хозяева. Молчаливо метущая дворик старуха остановилась, оперлась на древко метлы, да так и не шевельнулась, пока я не потеряла ее из виду.

— Похоже, что нам сюда.

Такой же дворик, как и прочие. И дом подобен — зеленый, ноздреватый, с поползшими по стенам языками прошлогодней растительности. От дерева к дереву протянулись веревки со стылым бельем, к забору прислонилась уставшая стража — грабли, лопаты, тяпки, облысевшая швабра. Дорожку контуженным часовым перегородил тусклый таз с дырявым днищем, у самого порога терпеливо ожидало наполненное водой ведро.

Хотя и был разгар дня, но потемнело, погрузилось все в свинцовый мрак. Вот-вот разрядятся обвисшие тучи дождем. Но нет, терпели, скученным стадом ползли дальше.

Зажглись желтым светом ближние окна, выскользнула из приоткрытой форточки свара.

— Уродился олух! Ишь какой! Жеманка царевная, а не мужик!

— Мам, я занят! Дай закончить.

— Закончить ему! Все как не гляну, сидишь с этим ящиком, дури набираешься. Ишь, шибко умный, значит!

Рада постучала, сильно, уверенно, оглушая дом и разметеливая ссору.

— Кто еще? Опять девки твои? Куклы напомаженные, все без делов носами крутят.

Шаркающие шаги, протяжный скрип отворившейся двери. Из темноты показалось птичье лицо, изборожденное морщинами. Придирчиво глянули глаза-бусинки.

— Чего надобно? Опять сношалки надумали? Сейчас как погоню метлой поганой, запомните до самой свадьбы, если возьмет вас кто, дурех таких.

— Здесь проживает Ридий Дазгин? — Холодно спросила я.

— Ну, здесь. А тебе что надо?

— Поговорить, — поравнялась Рада.

— А вы кто будете, действительно? — Над старухой возник молодой улыбчивый парень.

В глазах прыгали черти, казалось, что ворчание матери его только забавляет.

— Мы из Роузветла, — Вампиршу несколько не трогал доброжелательный облик парня.

У меня же, напротив, сразу зародилась какая-то необоснованная симпатия.

— Ого! Ну, заходите тогда. Мам, посторонись, гости это.

— Гости, гости… — проворчала старуха, но пропустила. — Здесь, значит, все снимайте, а то наследите.

— Голодны? — С любопытством оглядел парень нашу троицу. — В столовую проходите, не стойте. Мать, супу поставь!

— Нет, спасибо, — поспешила я отказаться.

— Мам, не надо уже! Вы не обращайте внимания на нее, она хорошая, учиться любит. Вот, фортиский выучила, соседок теперь подбивает. А то, что ругается, так не со зла.

Я улыбнулась. Простоватое, но такое открытое лицо, спутанные рыжие, совсем как у меня, волосы, щедрая россыпь веснушек и крупные лошадиные зубы. Совсем не красавец, а лучится солнышком, одним видом согревает. На такого мальчишку взглянешь и сама растаешь, засветишься, позабыв обо всех печалях.

— Чай, может? Варенье есть, мама сама делала.

— На чай соглашусь, не жарко здесь, — уступила я его гостеприимству.

— А, это день просто такой выдался. Позавчера вообще жарища была, все удивлялись. Да не стойте, садитесь, будьте как дома, а я сейчас воды вскипячу.

Ридий исчез.

Вытканные ковры во все свободные стены, по центру — большой стол, застеленный аккуратной плетенной скатертью. К окну притулился громоздкий сервант с идеально отмытыми стеклами, внутри — сияющая чистотой посуда, деревянные фигурки, не скрываемые ни от чьих глаз украшения из цветного стекла и поделочного камня, расписная пузатая и четырехрукая статуэтка.

Рада взглянула на статуэтку, мельком провела двумя пальцами по переносице, что-то прошептав, и села следом за остальными.