Одна среди людей

Двери Марчмонт-Хауса, имения семьи Джона, открылись для меня быстрее, чем я думала. Помолвка не заставила себя ждать. Однажды служанка доложила, что сэр Джон Хьюм Кэмпбелл прибыл с визитом. Я знала, что рано или поздно это случится, но ничего не предпринимала, чтобы предотвратить событие, которое, как я и предполагала, разрушило его жизнь. Эгоистка. Мелочная, гадкая, низкая эгоистка. В голове только мысли о себе и ни капли о нем. Жажда быть рядом с кем-то, кто сможет стать мне сыном, которого я когда-то потеряла, жажда почувствовать пульс жизни в последний раз перед смертью. Предчувствие смерти обострилось, хоть я никак и не могла понять отчего. Я хотела быть смертной и чувствовать жизнь одновременно. Страх смерти переплелся со страхом остаться навеки среди людей, и чего я боялась больше, еще предстояло осознать. Но страх смерти сильнее всех остальных страхов, вместе взятых, сильнее природы и превратностей судьбы, сильнее меня и любого из людей. Я капитулировала, сказав Джону «да».

Невозможно совладать с желанием стать смертной и боязнью этого нового состояния. Что-то должно было победить. Страх прикрылся материнским инстинктом. Но как можно было спать с человеком, к которому я изначально относилась как к сыну? Предательство идеалов любви, ложь в каждом слове. Я не любила Джона и не хотела делить с ним супружеское ложе, но согласилась пойти на это преступление. Уйти теперь будет не просто. Я снизила свой возраст до двадцати трех, однако маменька не поверила. Слишком умной оказалась я для столь юного возраста, а притворяться глупенькой простушкой не хотелось. Джон осмелился пойти против матери, предложив мне руку и сердце. Мой воображаемый сын стал ближе.

Свадьба в Марчмонт-Хаусе собрала весь свет Бервикшира. Местные газеты окрестили меня «невестой столетия», настолько мне удалось затмить всех своей красотой. Мы танцевали: я – как древнеегипетская богиня Мерет или греческая Терпсихора, он – как Вацлав Нижинский, даже лучше. На миг мне показалось, что я влюблена. Танец увлекал в бездну безумия. Звуки волынки вселяли изначальную вселенскую страсть. Люди вокруг виделись первобытными дикарями, нацепившими маски. Волынка затихала, сменяясь ритмичным стуком барабана откуда-то из головы. Неистовые пляски гостей извивались змеями и плели вокруг нас сеть, из которой невозможно выбраться. Я плохо знала шотландские танцы, но атмосфера веселья и пьянящей радости, захватила меня в поток, увлекая в неизвестность. Движения сотен тел вокруг, музыка, крики, хлопки – а в центре стояла я, переполненная чувством сопричастности к чужим и далеким шотландцам, что стали на мгновение ближе и понятней. Они просто люди, такие же, как и везде, как и 400 лет назад там, в Великом Московском княжестве, успевшем превратиться в Российскую империю. Я дышала глубоко и часто, я смотрела только на Джона. Наши глаза встретились. Что я почувствовала? Сильную материнскую любовь или все же страсть, которой напоил танец? Не знаю, но чувство влюбленности на миг появилось между нами, и, прильнув к мужскому телу, я полностью отдалась воле чувств. Легкий поцелуй пробил дрожью насквозь, и только танец не давал мне уйти от реальности. Дикарские маски плавно сменялись лицами людей, барабаны вновь превратились в волынку. Язвительный прищур маменьки не ускользнул от меня, ну, да ладно – главное, что Джон счастлив.

Кажется, со дня свадьбы прошло полгода. Маменька всерьез озаботилась будущим Джона. Не пристало молодому серьезному человеку только и делать, что танцевать.

«Его безмозглая развратная женушка только и знает, что потакать пустым желаниям, – говаривала она своим подружкам, – надо спасать мальчика, иначе что с ним будет? Ладно она – сирота с кучей денег. Ей неизвестно, что такое семья, строительство семейного будущего, хранение домашнего очага. Слишком легко все досталось. Даже мужа заполучила, танцуя. Вот она потанцует с ним год-другой, а потом бросит, помяните мое слово. А ему-то что делать? Всю жизнь танцевать нельзя, надо подумать и о семье. Не об этом недоразумении, а о настоящей крепкой семье. Дорогие мои, помогите, умоляю! Есть ли возможность устроить Джона куда-нибудь? Может быть, в Лондон или в Эдинбург? Куда-нибудь, но подальше от этих балов и танцев, чтобы он смог образумиться и увидеть змею, которую пригрел на груди. Спасите моего мальчика!»