Одна судьба на двоих

По распоряжению Бет мне доставили книги, о которых она говорила. Я открыла первую страницу, просто для того, чтобы представлять себе на встрече, о чем пойдет речь, а очнулась только под утро, уже дочитывая первый том. История захватила меня. И дело было не в мистике, не в закрученном сюжете, не в красивых пейзажных зарисовках. Нет, меня до глубины души потрясла история Миры, одинокой, немного странной девочки. Чужая среди людей, она чувствовала себя свободно только в лесу, и её любовь, любовь к человеко-волку, к оборотню, к парню, которому не было места в человеческом мире, ещё больше отдалила ее от общества. Любовь-преданность, любовь – вопреки всему… Все это было мне так близко, так знакомо, до боли цепляло и переворачивало душу. И в конце первого тома я плакала – не только от сопереживания, но и от того, что моя любовь, наша с Гришей любовь, не смогла преодолеть смерть.

Я плакала и понимала, что хочу это сыграть. Хочу стать Мирой. Хочу прожить эту любовь за неё, раз уж мою собственную жизнь растоптала и убила. Достучаться до зрителей, пробудить в них отклик, заставить поверить в то, что даже чуждые, непонятные им люди имеют право на свой выбор, свои чувства, свою преданность.

Я крепко сжимала в кулаке фигурку волчонка, некогда подаренного мне Гришей, – уже здесь, в Лос-Анджелесе, я отдала его в мастерскую и попросила повесить фигурку на золотую цепочку с кольцом, такую, чтобы её можно было пристёгивать к сумке или одежде. Я крепко сжимала эту единственную оставшуюся у меня память о доме, о самом близком мне человеке, о моей полудетской, но такой глубокой и искренней любви и обещала себе, что сделаю всё, чтобы получить роль Миры.

В назначенный день Бет заехала за мной рано утром. Я выбежала из дома и сразу увидела её серый, цвета мокрого асфальта, «Вольво». Бет опустила стекло, критически оглядела меня, знаком показала мне повернуться, чтобы она могла осмотреть мой наряд со всех сторон и убедиться, что в нём нет огрехов. Наконец она сдержанно кивнула и бросила:

– Садись в машину.

Когда я опустилась на пассажирское сиденье, Бет сразу же стартовала, вырулила со двора, влилась в поток машин и, не отрывая взгляда от дороги, заговорила:

– Так, теперь слушай внимательно. Режиссёр и один из продюсеров фильма – Дон Каллиган, – если можно так выразиться, прямая противоположность Джареду. Дон весельчак – громкий, вульгарный. Он постоянно травит похабные анекдоты, шутит и гогочет. Но не вздумай считать, что его можно не принимать всерьёз. Он – профессионал и очень талантливый человек. Возможно, внешняя грубость – это просто маска, своеобразный способ контакта с миром. Впрочем, для нас с тобой это не так важно – здесь у каждого свои тараканы. Так что постарайся вести себя доброжелательно, легко, без пафоса, но при этом не расслабляйся и держи ухо востро. Он – один из сопродюсеров, а значит, всё зависит от его решения.

– Я поняла, – кивнула я.

Бет на секунду отвернулась от дороги, быстро взглянула на меня и добавила:

– И не психуй. Все получится.

Удивительно всё же, как эта сдержанная, строгая женщина умела одной фразой придать уверенности в себе.

Мы с Бет вошли в большой зеркальный лифт высотного здания, который взвился вверх так быстро, что у меня засосало под ложечкой. Я поймала своё отражение. Теперь я совсем не походила на ту провинциальную дикарку, какой была ещё полтора года назад. Никаких разодранных джинсов, мальчишеских рубашек и кое-как собранных на затылке волос. Вид у меня был хоть и не подчеркнуто гламурный, но стильный и выверенный. Пожалуй, такая девушка и в самом деле могла бы понравиться голливудскому продюсеру.

Люди, попадавшиеся нам на пути, посматривали на меня с интересом, а с Бет здоровались вежливо и даже немного подобострастно. Ясно было, что её тут хорошо знают, уважают и, возможно, даже побаиваются.

В дверях нас встретила секретарша, похожая на всех голливудских звёзд разом. Где-то в глубине комнаты расхаживала хмурая долговязая женщина с микрофоном в ухе (Бет шепнула мне, что это ассистентка Каллигана) и сосредоточенно говорила с кем-то, переходя с английского то на немецкий, то на французский.

Дон не понравился мне сразу же. Казалось, он вобрал в себя все черты типичного американца – как раз такого, какого я представляла себе из анекдотов и карикатур. Здоровенный, пузатый, в футболке, на которой была нарисована рука с оттопыренным средним пальцем, с неопрятной бородой и большим влажным красным ртом, который, казалось, никогда не закрывался, постоянно изрыгая шутки, насмешки и противное хихиканье. Значит, подумалось мне, если я получу роль, мне придется работать с этим человеком десять лет? И всё же, несмотря на сразу же вспыхнувшую неприязнь, я готова была и на это, лишь бы получить роль Миры, моей Миры, как я называла её про себя.