Одна заживу, сама с собой

Сейчас в дороге, на которую она выходит из дома, чтобы посетить могилу мужа, есть нечто неотразимое – это желание преодолеть путь, поставить цель и довести дело до конца. Однако в то же время, только она закончит думать об этом, раздается издевающийся, подтрунивающий голос, который пытается ее остановить: далеко же, слишком далеко, и чего тебе сейчас идти…

Жизнь Момоко-сан построена на подобном ежедневном перетягивании каната.

И дальше не пойти, и не вернуться – может, прямо здесь на тропе лечь и заснуть в слезах? Ее вдруг охватило отчаяние, но она не переставала двигаться вперед.

Солнце было высоко. Момоко-сан только за счет инерции шевелит ногами.

«И тогда было так больно…» – послышался не то плачущий, не то ласковый голос. Как будто пытаясь повиснуть на ее правой руке, державшей палку, стояла маленькая девочка с коротко стриженными волосами. Маленькая девочка сказала: «Ох и больно мне было. Больнёшенько!» Потом отбросила ее руку и поскакала на несколько шагов впереди Момоко-сан. Развернулась кругом и поманила рукой.

Да, так-то оно и было. Момоко-сан, вытянув руку вперед, ступала потихоньку, шаг за шагом.

Ох, как же хочется потрепать ровно постриженную челку этой девочки, потереться щекой о ее щеку, прижать к груди, будто куклу. В ее волосах, должно быть, аромат солнца, а щеки, красные, как наливные яблочки, наверное, приятно прохладные. Лишь только ей кажется, что она вот-вот коснется щечки девочки, головка с короткой стрижкой отпрыгивает еще на два-три шага вперед. Момоко-сан погналась за девочкой, а та хитро засмеялась и снова поманила ее рукой.

И поля, и спокойный осенний пейзаж, развернувшийся перед Момоко-сан, и умиротворенное журчание речушки – все ушло куда-то в туманную даль, а перед ней появились ее родные края: мелкий снег, начало зимы.

Момоко-сан идет вперед. Девочка, энергично зазывая рукой, привела ее к какому-то дому.

Это был ее дом, полный людей и шума: там оказались такие родные отец, и мать, и дедушка, и бабушка, и брат, и тетушка еще до замужества.

Момоко-сан, вся трепеща, дрожащей рукой взялась за дверь. Она чувствовала тот же запах, как тогда, когда зарывалась лицом в бабушкин фартук. Это запах ее родного дома. Когда она взошла на деревянную ступеньку, то заметила, что ее ноги уменьшились. Да и не только ноги, руки тоже стали маленькими, пухленькими, гладкими, округлыми. Удивившись, она поспешила в маленькую комнату рядом с прихожей. Там должно быть мамино зеркало. Есть. Заглянув под висевшую на зеркале ткань, Момоко-сан увидела, что превратилась в коротко стриженную девочку лет пяти. Момоко-сан вся дрожит. Треплет себе челку, дотрагивается до щеки. Эта упругая кожа, этот запах… это я. Это ж я в детстве. Ой, как радостно. Как же легко рукам и ногам! Ну прямо как во сне! Момоко-сан охватила бурная радость, и в то же время она смутно осознала, что сердце-то у нее осталось старушечьим. Ну и пусть. Я хочу встретиться сама с собой. Попробуем, говорю, вернуться туда. Оставив сердце и тело в разладе, она отправилась в далекое прошлое, простиравшееся к знакомой боли в ноге.

Точно. Я ж родилась левшой. Отец все беспокоился. Мол, писать левой рукой – это ж некрасиво. Вырастешь – стыдоба будет. И у бабушки был связанный с этим неприятный опыт. Она учила одну соседскую девушку на выданье шить кимоно и говорила, что стежок слева направо никуда не годится. Что шитье, что другое что – в любом случае тому, кто пытается научить левшу, сложно очень. По всем этим соображениям в три-четыре года за едой ей левую руку заворачивали полотенцем, сажали на колени к отцу и давали палочки в правую руку. И рыба была уже вся разобрана, чтобы удобно есть было, и тушеные овощи порезаны на кусочки, как раз на один укус. Она, не прикладывая особенных усилий, брала кусочки правой рукой, совершенно не напрягая ее, и, наклоняя голову, клала в рот. И за каждый кусочек бабушка, сидевшая рядом, хвалила: «Ну какая ж славная девонька, ну какая же у меня смышленая девонька!»

Когда один раз похвалили, хочется еще. Да и бабушку хочется порадовать. Так она стала держать правой рукой и карандаш, и палочки, но никакой энергии в своей правой руке не ощущала.

Бабуля назвала меня славной, смышленой. И мне было приятно. Я была во власти ее слов и без всякого сомнения верила, что я милая и умная девочка.

И вот я пошла в школу. Рядом со мной сидела очень симпатичная девочка с тремя косичками по имени Таэко-тян. Таэко-тян была энергичной и расторопной девочкой: если ученица за партой перед ней роняла ластик, она тут же бросалась его поднимать. Когда раздавали материалы и сзади начинали шуметь, она подскакивала к учителю со словами «Извините, нам столько-то страниц не хватает», получала бумаги и приносила всем.

Я только могла смотреть на все это, вытаращив глаза.