Одна заживу, сама с собой

Это было на физкультуре. Мы выстроились в ряды и маршировали, готовились к соревнованиям. Прозвучал приказ «Направо!» – но только я не могла понять, что такое «направо». Мне казалось, что мое «право» и «право» остальных отличается, и я замешкалась, думая, какое же «право» имеется в виду, потом решила: а, ладно, и повернулась как получилось – и тут же столкнулась с соседкой. Раздалось «вперед», и только моя группа отставала. Несколько раз повторялось одно и то же, и я, такая глупая и странная, вся сжалась и будто уменьшилась. Похоже, у учителя тоже закончилось терпение. На заключительной пятиминутке он попросил всех поднять правую руку. А я не знаю. Сзади послышался смех. Рядом Таэко-тян тихо сказала: «Это которой палочки берешь». И тут я заревела. Таэко-тян, именно Таэко мне это сказала – это было невыносимо. «Перед этой Таэко, по-настоящему умной и красивой… а-а-а, бабушка… ты говоришь, но я на самом деле-то не знаю, какая я девонька»… – так я плакала. Момоко-сан засопела от смеха. Она прожила так долго, что, вспоминая детство, могла позволить себе хихикать.

А потом сразу наступило начало зимы, когда падал мелкий снег. Как правило, она донашивала одежду близкой ей по возрасту тети, которую называла старшей сестрой, но сегодня сидела на корточках в совершенно новых красных штанах. Обычно кто-то из взрослых был дома, но сегодня они оказались вдвоем с сестрой. На улице холодно и не погуляешь.

«Сестра, давай в прятки, ну давай в прятки…» – приставала она, сестра нехотя согласилась, и они стали играть в прятки дома.

Темнота шкафа, щель между хранилищем риса и полкой, угол, заставленный банками с соленьями, тень от дверных ставней – в старом доме было достаточно темных мест. Под конец я спряталась в вырытый в поле очаг котацу[18], где еще краснели угли. И там потеряла сознание. Когда сестра меня нашла и вытащила, я ничего не соображала. Посмотрела вниз, а у меня штаны горят. Сестра голыми руками хлопала по ним и тушила огонь, и когда ко мне вернулось сознание, я почувствовала дикую боль в ноге. Я плакала, сестра не могла на это смотреть, принесла соевый соус. Она слышала, что соевый соус помогает от ожогов, и щедро намазала меня им, словно колобок с рисом. В момент, когда я закричала от новой страшной волны боли, вернулся дедушка и сразу же отвез меня в ближайший медпункт.

Так я с серьезным ожогом третьей степени всю зиму напролет ходила на перевязки. Я обожгла правую ногу. И с этим ожогом я перестала забывать, где право. Как только я думала о том, где право, квадратный блестящий ожог сразу зудел, словно говоря: «Эй, это здесь, здесь». Я даже стала думать, что и в ноге есть душа. Даже сейчас немного заметен этот блестящий квадрат. Можно считать, что я могу через него видеть разные вещи. Как меня сажали на сани, похожие на большую коробку, и везли в медпункт. На санях был большой колокольчик, когда они ехали, он звенел: динь-динь. И запах мази. У промасленной бумаги на газовой ткани был тот же запах, что у бумажных зонтов, которые еще лежали тогда дома. Я очень любила бумажный зонт, капли дождя барабанили по нему: бам-бам… Как тетя голыми руками потушила мне загоревшиеся брюки. Как меня отругал доктор, и я расстроилась. Штаны, которые я носила только один день. Что по пути была сосновая роща. Как я шла туда, вся сжимаясь от мысли о боли, которую придется испытать при перевязке, и как воодушевленно, глядя по сторонам, с победным видом шла обратно. Что заснеженная дорога была усыпана сосновыми иголками, которые так приятно пахли, когда на них наезжали санки. Гладко, тепло, близко…

Может быть, и с моей ноющей и гудящей ногой теперь тоже образуется?

Момоко-сан кивнула, и ее шаги стали чуть легче.

Где-то в области поясницы она почувствовала что-то теплое и мягкое, подпирающее спину. Обернувшись, она увидела, что там стояла молодая женщина.

Та стояла, вся румяная, смотрела на Момоко-сан, но, наверное, ничего не видела.

«Сюдзо… схватил меня… нет, мою ногу… то есть… мою правую ногу… сильно сжал», – сказала женщина.

Ее дыхание было прерывисто, слова полны гордости, отрывочны.

«Меня ж Сюдзо тогда впервые пригласил… Горы… поход… Сюдзо любит горы… правда, очень любит… И я… я люблю. Мы взяли обед с собой… Вкуснятина! И вот как ели мы обед…»

Момоко-сан пристально смотрит на молодую женщину.

«К ноге… горная пиявка… прицепилась. Я как закричу… Сюдзо испугался, пиявку снял, из раны кровь пошла, и он меня за ногу схватил. Сильно сжал».

Момоко-сан засмеялась вместе с молодой женщиной. По телу пробежал электрический разряд.

И такое было. Она смотрела на такое знакомое, покрасневшее от смущения лицо женщины.

Только Сюдзо и я. Больше ничего не нужно. Это лицо женщины, опьяненной счастьем.

Это женщина, которая видит только то, что лежит на поверхности.

Ей и не снится, что когда-то это может закончиться.

Эта женщина настолько наивная, что можно только поражаться.

Эта женщина дорога сердцу Момоко-сан.