Однажды детство кончилось

В общем, мы заняли места согласно купленным билетам. На балконе музыканты настраивали свои дудки. Медленно погас свет, и на манеж выскочил клоун. Он заверещал:

— А вот и я!

И омерзительно захохотал. Стал искать меня в рядах, но не нашёл. Выбрал какую-то воображулю. Под джазовый всхлип саксофона они вдвоём изобразили странный танец. Потом он заставил её петь. Девочка выдохнула неожиданно басом:

— Мой любимый, мой родно-о-ой!..

Попробовали ещё раз. У девочки округлились глаза, она хлопнула ресницами и выдала фальцетом:

«А ты такой холо-о-дный, как кран водопрово-о-дный!»

Публика задыхалась от смеха. Несчастную девочку отпустили. Вышел ещё один «рыжий» в длинных ботинках.

— Всё поешь, Брундуляк? — запищал он.

Первый клоун под каскад литавр ответил что-то весёлое. Они спорили несколько минут. Рыжий почему-то обиделся, приставил микрофон к заднице и оглушительно пёрднул. Брундуляк в ужасе сожрал своё кепи. Зрители попадали со своих кресел…

После клоунского антре на манеж вывели говорящего верблюда, потом пингвина-канатоходца. Но народ не мог угомониться до самого антракта.

Ярко вспыхнул свет.

Когда мы вернулись на свои места, я увидел маленького мальчика. Младше меня. Годиков, наверное, четырёх — пяти. Он был чёрный, как уголёк. Доедал пирожное. Семья негров сидела впереди нас ряда на три. Это самое удивительное, что я видел за этот вечер. Я украдкой следил за ними в моменты ярких вспышек софитов. На манеже прыгали, летали, скакали, крутились, но все это можно увидеть по телевизору…

Цирк мы покинули одни из последних. Толпа быстро рассеялась по набережной Фонтанки. В основном шли на Невский проспект, в сторону метро. А я снова их увидел. Мальчик капризничал, не хотел уходить, ему понравилось. Они сели в чёрную «волгу», вероятно, автомобиль их ждал. Уехали…

Отец поймал такси. Он называл водителя шефом.

— Шеф, вот здесь.

Высадились на стрелке Васильевского острова. У отца был с собой фотоаппарат. Где-то в альбоме ещё живут эти мгновения. Блеск Невы в гранитных ладонях набережных, Ростральные колонны, мужчины на заднем плане, в широких штанах. Я с мамой на ступеньках военно-морского музея…

Вечером, когда я в ванной комнате чистил зубы, в нашем коммунальном коридоре раздался крик:

— Мартын ушёл!

Сразу беготня, у всех лица, будто война началась. Тётя Марина выбежала на лестницу, громко рыдала на ступеньках. Это она кричала.

Отец всегда говорил:

— Мартын — это вам не фуянэ из балета Гаянэ.

Или:

— Надо было, как Мартын делать…

Всегда был прав этот Мартын. И вот он ушёл. Куда? Зачем?

Засыпая, я слышал, как за стенкой, на общей кухне скрипел линолеум. Соседи не спали. Ждали возвращения «блудного попугая» — так мама сказала.

Мне снился негритёнок верхом на летающем бегемоте под куполом цирка. Сверкая жемчугом улыбки и раскинув в стороны маленькие руки, он передавал мне привет…

Утром папа сказал:

— Звонила бабушка, она с тобой в музей не пойдёт, заболела. Придётся мне.

Я хотел ответить, что дорогу прекрасно знаю, ходили с классом. Но мама вряд ли бы отпустила одного — слишком много переходить улиц.

В общем, мы пошли. Решили пешком, без всяких троллейбусов. Свернув в переулок, увидели столпотворение у магазина. Люди стояли группами, раскованно беседовали, занимая весь тротуар.

У встречных отец спрашивал:

— Там есть чего-нибудь?

— Есть, всё есть!

— Мартын! — вдруг заорал отец.

Один дядька подпрыгнул и пошёл к нам. Я узнал нашего соседа, которого, не смыкая глаз, всю ночь ждала жена. Он остановился в двух шагах и с пафосом произнёс:

— Я лиру посвятил народу своему! Быть может, я умру неведомый ему!

— Но я ему служил, — согласился отец, — и сердцем я спокоен! Пускай наносит вред врагу не каждый воин, но каждый в бой иди! А бой решит судьба!

— Я видел красный день, — орал дядя Мартын, — в России нет раба! И слёзы сладкие я пролил в умилении…

— Ты где пропадал, сволочь?!

— Да вот, понимаешь…

Отец обернулся ко мне:

— Жди здесь. Это недолго.

И они оба захохотали и нырнули в омут подворотни. А я остался один.

Я разглядывал мужчин в одинаковых плащах из шершавого материала. Была одна женщина в детском пальто и с лицом кикиморы из мультика. Ей протянули стакан:

— Тебе, Галина, половину…

Она лакала, запрокинув голову. Фиолетовая нижняя губа шлёпала по граням посуды. Ласковое, уже почти осеннее солнце, купалось в стакане с янтарной жидкостью. Выстрелило искрой на последней капле, упавшей в глотку старухе…

Все вокруг были счастливы. И говорили на каком-то булькающем языке:

— Я вчера бль, бль, бль-на…

Наконец-то, папа с другом вынырнули из толпы.

Дальше пошли втроём. Отец, сложив руки в трубочку, что-то говорил в ухо дяде Мартыну. Тот таращил глаза, в комичном ужасе подпрыгивал на ходу, делая в воздухе велосипед. Они хохотали, я завистливо морщил нос. Остановились на углу. Папа сказал мне:

— Зайдём ко мне на работу. Это недолго.

Будто у меня был выбор.