Однажды осмелиться…

Оленька скосила глаза на Шлыкова — он что-то чертил на белом листе, Света слушала. Оленька вдруг с ужасом почувствовала — между ними пропасть, он — взрослый, самодостаточный, идей навалом, торпеда. Ну что она может ему дать? Ласку? Ему таких желающих хоть камнями гони. Все к одному возвращается: плыть рядом, пытаться обогнать, поддразнивать, вперед забегая. Но тут — опять — «рубашонка», Вовка. Никогда она его не обманывала, соблазна не было. Иной раз воображала — вот появится соблазн этот, и что тогда? Оставить, уйти. Возможно, что в никуда. Но не врать в глаза. А Степка? Вот она, «рубашонка», замкнутый круг, придется врать, иначе не выживешь.

Нико. Слишком хорош, чтобы еще и настоящим быть. Сколько надо смелости, чтобы прекратить сомнения, головой в омут, будь что будет… А если стать его достойной, вровень стать…

— Олька! Чего сидишь?

Смотрит — не поймешь: то ли недоволен, то ли просто разговор заводит.

— Думу думаю.

— У меня на столе пять материалов на вычитку.

— О’кей.

Когда выходила из кабинета Нико, появился Егор.

Скинул дубленку:

— Ушел.

Шлыков повернулся и направился к себе, бросив на ходу:

— Скатертью дорога.

Оленька видела, какие безразличные были у него глаза в этот момент.

37

«Победителей любит, — заключил Иосиф. — И на черта он тебе сдался?»

Оленька сидела на Аленином диване, она пришла домой рано, в половине десятого, — Степка уже засыпал, она посидела с ним немножко, послонялась по квартире и, ссылаясь на то, что «надо у Иосифа кое-что про кайтинг выспросить», позвонила Алене. Встреча с Глебом, приятелем школьной любви Иосифовой дочери, была назначена на завтрашнее утро. У Оленьки не было ни малейшего представления о том, что спрашивать, как беседу строить и к чему «клонить». Нико о порученной статье даже не вспомнил. Два часа кряду решал организационные проблемы, а потом умчался, загрузив всех работой. Народ уткнулся в компьютеры, Оленька до восьми выправила все тексты и пошла домой.

С одной стороны, она понимала, что Иосиф вряд ли просветит ее на тему «Как написать свою первую статью при условии невладения вопросом». С другой — хотелось поговорить. Именно с ним. Пусть даже не о кайтинге, не о предстоящей встрече с этим Глебом — она порылась в Интернете, и смутное представление о предмете у нее сложилось. Хотелось послушать его истории. Хотелось просто побыть с ним — так уютно стало у Алены. И еще, ужасно хотелось поговорить о Шлыкове. Ей казалось, что Иосиф сразу поймет, стоит ли овчинка выделки.

Алена препятствовать Оленькиному появлению не стала, вообще она была рассеянна, сказала, что весь день звонит Нине в Нижний, но никто трубку не берет. Оленька не совсем понимала, что происходит — начиная с внезапного отъезда бабки и заканчивая Алениным расстроенным видом.

— Ее вроде никто не гнал…

Алена только рукой махнула:

— Я готовлю «ле берту», это французское блюдо такое. Ося надоумил.

— Не французское, а савойское, — раздалось из комнаты. — Савойя, между прочим, только в середине девятнадцатого века стала французской. Вы хоть знаете, где она находится?

Оленька уселась на диванчике напротив Иосифа, а Алена все шебуршилась на кухне со своим «берту».

— А я вот побывал в Савойе в прошлом году, ездил на ферму… опытом обмениваться. Правда, обмен происходил в одностороннем порядке: от них ко мне.

— Вы смотрели, как они сыр делают?

Удивительно уютно.

— Все от начала до конца наблюдал! — Иосиф хитро улыбнулся. — Вот ты вымя коровье видела?

— Нет, — хмыкнула Оленька. — Только на картинке.

— Картинки врут. Настоящее вымя не розовое, а шерстяное.

— Правда?

Время — начало одиннадцатого, скоро надо будет и честь знать. Жаль.

— Правда. И доят корову такой специальной штуковиной… — Неопределенный взмах руками. — Корова стоит по копыто в грязи, но мне кажется, ей без разницы. А сыр — его в большущей бадье створаживают из молока, просто огромная бадья, утонуть можно.

— Иосиф, ну у вас же на заводе, наверно, тоже…

— Одно дело — завод, а другое — домашнее производство. Они нас потом как раз «ле берту» из своего же сыра угощали. Я рецептик спросил. Очень просто делается.

— Просто-то просто, а камня-то нет! — подала голос Алена, все еще с кухни.

— Камня?

— Нужен камень, — подтвердил Иосиф. — Сейчас увидишь: сыр остывает мгновенно (а «ле берту» — это же сыр расплавившийся, с белым вином), и держать его надо на раскаленном камне. Тогда он булькает прямо у тебя на столе, перед носом. А ты знай в него макаешь картошку вареную.

— Несу, — сообщила Алена, и Иосиф вскочил, помочь. Тогда и заметила Оленька, что он хромает. Его лицо больше не пугало ее, скорее завораживало. Странно: он не вызывал жалости, Иосиф.

38

Разговор начался с того, что она сказала: «Я боюсь». Пили белое вино, макали картошины в золотистый «ле берту». Алена не спускала с рук Свинтуса. Его не обошли ломтиком картошки, который он схрумкал, бодро двигая усишками. Ручки у него смешные такие были.

— Он приятный парень, этот Глеб, я с ним пару раз общался, — заверил Иосиф. — Некого бояться.

— Есть кого, — Оленька помолчала и добавила: — Я себя боюсь.