Встретив в Зимнем дворце известнейшего остряка николаевских времен князя Меншикова, Ермолов остановился и разговорился с ним. Меншиков, взглянув в зеркало, заметил, что у него высыпала борода, которую он два дня не брил.
— Чего же ты, — сказал ему Ермолов, — высунь язык да побрейся!
Увидав министра народного просвещения Авраама Сергеевича Норова, шедшего с какой-то дамой, Меншиков сказал:
— Коней с норовом я видывал много раз, но даму с норовом вижу первый раз в жизни.
Однажды морской министр николаевской России Ментиков спросил у Чаадаева:
— Разве вы меня не узнаете, Петр Яковлевич? Теперь я морской министр, — гордо сказал Ментиков.
— Вы?! Боже… Да ведь вы и маленькую лодку утопите, если вздумаете ею управлять! — изумился Чаадаев.
Однажды на гауптвахту посадили двух офицеров. Одного из них начальник караула, по-приятельски, отпустил погулять, а другой, озлобленный этим, написал донос.
Провинившихся офицеров отдали под суд. Николай I приказал гвардейцев перевести в армию, а доносчику выдать денежную награду, но внести в его формулярный список, почему именно им эта награда получена.
Однажды на маневрах император Николай I что-то скомандовал, но его команда не была исполнена как следует, и в строю произошла видимая путаница. Государь тотчас подозвал командовавшего той частью, где произошел беспорядок, и потребовал объяснений. Оказалось, что генерал не расслышал слов команды.
— Мой голос слышит вся Европа, а мои собственные генералы его не слышат! Стыдно, генерал! — сказал император Николай Павлович.
Брат императора Николая I Михаил Павлович любил острить. Однажды, когда он в присутствии Петра Андреевича Каратыгина отпустил какую-то шутку, Николай Павлович сказал, обращаясь к знаменитому актеру:
— Смотри-ка, Каратыгин, брат мой у тебя хлеб отбивает.
— Лишь бы соль не отбил, ваше величество, — нашелся Каратыгин.
— За что многие не любят тебя? — кто-то спрашивал государственного деятеля графа Павла Дмитриевича Киселева.
— За что же всем любить меня, — отвечал он, — ведь я не золотой империал.
В обществе упрекали Николая Васильевича Гоголя за то, что он, сочиняя свои произведения, наполняет их грязью самой подлой и гнусной действительности.
— Может быть, я и виноват, — отвечал Гоголь, — но что же мне делать, когда я как нарочно натыкаюсь на картины, которые еще хуже моих. Вот хотя бы и вчера, иду в церковь. Женщин много, все одеты, будто в дорогу собираются: бегают, хлопочут. Посреди залы — столик, покрытый чистой белой салфеткой, на нем икона и свечи горят. Что бы это могло значить?
У самого крылечка встречаю пономаря, который уже повернул в бордель.
— Любезный, — спрашиваю, — что это у них сегодня?
— Молебен, — спокойно отвечал пономарь, — едут в Нижний на ярмарку. Так надо же отслужить молебен, чтобы Господь благословил и делу успех послал.
Как-то в трактире Гоголю подали котлетку, жаренную на прованском масле и совершенно холодную. Гоголь выразил неудовольствие. Лакей преспокойно тронул котлетку грязной рукой и сказал:
— Нет, она тепленькая. Пощупайте ее!
Раз знаменитый баснописец Иван Андреевич Крылов шел по Невскому, что было редкость, и встретил императора Николая I, который, увидя его издали, закричал:
— Ба-ба-ба, Иван Андреевич, что за чудеса? Встречаю тебя на Невском! Куда идешь?
Крылов что-то пробормотал. Государь ему сказал:
— Что же это, Крылов, мы так давно с тобою не видались?
— Я и сам, государь, так же думаю, кажется, живем довольно близко, а не видимся.
Крылов в быту отличался двумя чертами — полным безразличием к тому, как выглядит, и крайне трепетной заботой о своем желудке.
Однажды он собрался на придворный маскарад и спрашивал совета у придворного Оленина: что надеть?
— Вы, Иван Андреевич, вымойтесь да причешитесь, и вас никто не узнает! — последовал разумный ответ.
Однажды приглашен был Крылов на обед к императрице Марии Федоровне в Павловск. Гостей за столом было немного. Придворный и известный поэт Жуковский сидел возле него. Крылов не отказывался ни от одного блюда.
— Да откажись хоть один раз, Иван Андреевич, — шепнул ему Жуковский. — Дай императрице возможность попотчевать тебя.
— Ну как не попотчует! — отвечал он и продолжал накладывать себе на тарелку.
Вскоре после выпуска из Царскосельского лицея знакомый по лицею встретил Пушкина, который, увидав на нем лицейский мундир, подошел и спросил:
— Вы, верно, только что выпущены из лицея?
— Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, — ответил знакомый. — А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?
— Я числюсь по России, — был ответ Пушкина.
Находясь в веселом настроении духа, Пушкин начал рассказывать одной рябой и жеманной даме довольно игривый анекдот. Барыня обиделась и с укоризной заметила:
— А у вас, Александр Сергеевич, верно, двоит в глазах?
— Нет, сударыня, — с поклоном ответил Пушкин, — в глазах у меня рябит!
Пушкин приехал звать писательницу Надежду Андреевну Дурову к себе обедать.