Однажды в Америке

Они же устроили так, что у меня на руках теперь restricted order[41], запрещающий мне приближаться ближе, чем на пятьдесят футов, не только к Монике, но и к моему сыну. В решении суда написано, что я гомофоб (это психическое отклонение такое) и склонен к насилию. В суде они сказали, что я повредился умом, пока служил в легионе, повернут на оружии и, возможно, тайно проникший в страну агент Путина. Я обвинил Монику в том, что она все время наших отношений врала мне, что она straight[42] и причинила мне страдания своей ложью, но это не помогло. Шел 2017 год от Рождества Христова, и Америка свихнулась от ненависти к Путину и страхов перед русским вторжением, а также просто свихнулась. Суд отнял ребенка у отца и отдал в семью, где две мамы и ни одного папы. Все это было встречено бурными аплодисментами в демократическом клубе Нью-Йорка имени Барака Обамы[43].

Почему я раньше об этом не рассказывал? А как расскажешь? Ваша жена, мать вашего ребенка, вдруг «открывает себя заново», забирает ребенка и уходит в однополую семью. Твой сын вынужден расти в этом однополом дерьме, а ты не можешь приближаться, иначе получишь десять лет. Что произошло? Что было не так в наших отношениях? Я был так плох в постели или у нас было мало общения? Или ее так увлекла возможность стать главой собственной юридической фирмы, красоваться на обложках изданий для извращенцев, выступать на конференциях и по телику – что ради этого она решила жить в однополой семье и не одна, а вместе с нашим ребенком? Какого черта она решила за всех?!

Так что моя судьба в какой-то степени схожа с судьбой нью-йоркского мэра Ди Блазио. Правда, у него жена ушла из лесбиянских отношений к нему – а у меня от меня в лесбиянские отношения. Может, оттого что я не коммунист?

Я долго не мог прийти в себя. Сначала возникала мысль пристрелить их. Взять винтовку и вынести им обеим мозги. Потом возникла мысль нанять местных бандитов, чтобы все выглядело как неудачное ограбление, сделать себе алиби, потом забрать ребенка и уехать в Россию. Восстановить гражданство… из России не выдают, скандалы уже были, да и учитывая нынешние отношения между Россией и США, я героем дня там стану. Но потом я решил этого не делать. Потому что ребенку нужна мать. Хоть какая, но мать. И ему не нужен отец, который заказал убийство его матери.

С тех пор как я расстался с Моникой, у меня не было постоянных отношений ни с кем. И я не мог больше никому доверять. Вообще.

Нико Рокафиоре старается вообще об этом обо всем не думать, он католик традиционного воспитания и не хочет понимать и принимать происходящее, но молчит, иначе restricted order грозит уже ему. Он звонит мне, когда Моника оставляет у них Константина на пару дней – и только так я, отец, вижусь со своим сыном. Точнее – биологический отец. Это так теперь пишут в документах – биологический отец. А Моника и Карла для него – родитель 1 и родитель 2.

Вот так мы и живем.

Нико Рокафиоре принес с кухни сицилийскую пиццу – в отличие от итальянской, у нее сыр не поверх, а внизу, и она квадратная, сами сицилийцы именуют ее томатным пирогом. А я принес бутылку русской водки. Так мы сидим, пьем и закусываем.

– Если феды прицепились, это надолго.

– Да, если на них не напустить кое-кого похуже.

– Это кого?

– Адвокатов.

Типичный, открытый и громкий итальянский смех.

Я достаю телефон.

– Мистер Рокафиоре, можете позвонить Монике? Ей грозит опасность.

Пожилой итальянец, ни слова не говоря, берет телефон, начинает набирать номер. Моника не отвечает, потому он начинает набирать СМС, тыкая в клавиатуру короткими, толстыми пальцами…

– Давно вы с ней не виделись?

– В прошлом месяце она приезжала. С этой.

Супруга… моей бывшей жены – в этом доме явно не пользуется популярностью.

– Не отвечает?

– Сейчас ответит. Наверное, у нее дела.

И мы снова сидим. Пьем водку и заедаем ее сицилийской пиццей. И стараемся не думать о плохом.

Звонит телефон. Я беру трубку.

– Не отключайся и послушай меня.

– Что тебе надо? Ты забыл про ордер?

Я вслушиваюсь в голос своей бывшей жены, какой-то неуверенный, с вызовом и испугом. Пока она была со мной, у нее был совсем другой голос. Этот появился, когда она связалась с извращенцами.

– Нет, не забыл, но ты ничего не докажешь. Ты сейчас дома?

– Нет.

– Когда поедешь домой, обрати внимание – дальше по дороге будет стоять фургон. Сейчас там стоит «Спринтер», но они могли и заменить. Это будет большой фургон или джип, который ты никогда раньше в районе не видела.

…

– Это слежка. За тобой следят.

– Но почему?

– Из-за меня, но это не важно. Послушай меня внимательно, я со всем разберусь. А ты бери Константина и уезжайте. Плевать куда. Просто уедьте на две недели из Штатов.

– Но я… не могу… Карла…

Моника осекается.

– Или да… используй свою… супругу. Пусть она засечет слежку и поднимет шум. Слежка за конгрессвумен – это очень серьезно. Она в городе?

– Нет, она в Бостоне, у донаторов[44].

– Пусть приедет. Это серьезно.

– Что произошло? Ты в опасности?

– Нет времени обсуждать. Все будет нормально. Моника…

…

– Сделай то, что я сказал. Обязательно. И все.