«Важная штучка! Что привело ее сюда?» — подумал я, не отрывая взгляда от ее изящного стана.
— Алина Вильде, — сходу представилась она. — Я в курсе, как нужно разговаривать с такими, как ты.
— Здравствуйте, Алиночка, — фамильярно и с неестественной улыбкой поприветствовал нежданную гостью я. — А я наслышан о вас.
— Я являюсь… — начала она, присев на стул напротив, положив ногу на ногу, но я бесцеремонно ее перебил.
— Девушкой Степана Кошкарского, нападающего «Магнитки-95» с джерси под номером 27, ростом 190 сантиметров, весом пока в пределах 80-ти килограмм, уроженца республики… жаль только, что не нашей.
— Знаешь, значит, — она одна из первых людей в мире, кого нисколько не удивили мои глубокие познания.
— 1:1! Я тоже не дурак. Тоже могу важно ворваться. Что вас конкретно здесь интересует? Мне нужно работать, — проговорил я официально. Про работу я, естественно, наврал.
Тут мы оба услышали из коридора, как Степанчук драл глотку на хоккеистов на льду.
— Да какая у тебя здесь работа? Прихвостень тренера, — возмутилась она.
— Я как истинный джентльмен сдержусь от непроверенных высказываний о вашем роде деятельности, — сдержался я.
— Послушай меня. Я уверена, что ты в глубине души совсем не подонок, а умный человек, который поможет мне в одном деле, — смягчилась она. — Моя встреча со Степой была подарком судьбы, который я ни за что не упущу. Я люблю его. И я хочу знать только одно…
— Он тебя тоже любит. Вопрос решен!
— А любит ли его кто-нибудь на стороне? — закончила фразу Алина. — В твоих силах втихаря понаблюдать за ним. Не отвлекается ли на кого-нибудь?
«Ах, ревность. Не доверяешь ты ему. Хе-хе, нашла ведь, к кому обратиться. У тебя прям глаз-алмаз, милочка», — подумал я.
— С уверенностью заявляю, что с ним все в порядке. Он всецело твой, — я припомнил все случаи, когда Кошкарский вспоминал свою пассию. — Любовь, подобная вашей, нынче большая редкость. В таком-то возрасте.
— Но ты в нее не веришь, по тебе видно, — меня раскусили. Я молчал и внимал каждому ее слову. — Наверное, ты в курсе, что производишь впечатление очень уж грустного человека…»
В дверь неуверенно постучали. Я отложил чтение. Спустя секунду в комнату стыдливо, словно нашкодивший щенок, вошел поникший Антон Филиппов. Но поникшим он был лишь на первый взгляд — в его тихом омуте уж точно водились разъяренные черти. Он был в верхней одежде — из правового рукава почему-то ничего не выглядывало. На груди под застегнутой спортивной курткой виднелся бугор неизвестного происхождения.
«Знакомая картина», — подумал я, погладив свой забинтованный ушиб.
Я медленно поднялся с места и сочувствующе посмотрел на него:
— Что случилось?
Все стало ясно, когда Филиппов расстегнул куртку, под которой скрывалась его правая рука. Согнута в локте и прижата к груди. На повязке. В гипсе.
***