Однажды в январе

Все сгрудились у окна. Занялся бессолнечный день, графитно-серое небо нависало по-зимнему низко, давило — сколько раз повторялось в их жизни такое вот хмурое утро, но в эту минуту для них, шестерых, было в нем что-то необыкновенное. От дверей завода меж ровных заснеженных полей бежала дорожка, теряясь вдали. Насколько хватал глаз, нигде ни жилья, ни людей, на снежной целине — ни стежки, ни следа. Далеко-далеко темнел густой лес. Жадно глядели они на эту мирную картину, и каждый вдруг ощутил свободу гораздо острее, чем вчера, в ночной мгле. Клер и Лини повернулись друг к другу с сияющей улыбкой. И вдруг обнялись.

— О господи,— прошептала Лини.— Как далеко очутились мы от Тулузы.

— Видела ты что-нибудь прекрасней? — зачарованно выдохнула Клер.— Теперь и умереть не жаль — после того как поглядела на эту красоту.

Лини усмехнулась:

— За эти сутки ты уже второй раз говоришь, что готова умереть.

— Ах, друзья, друзья! — радостно воскликнула Клер, не отрывая глаз от окна.— Каких-нибудь четыре дня тому назад мы, просыпаясь, были всего лишь номерами. Невольниками. Прахом. А теперь каждый из нас вновь стал личностью, человеком, обрел чувство собственного достоинства. Великое дело — свобода! Я от счастья готова до неба подпрыгнуть.

Вдруг Лини подала Клер знак, чтобы та обернулась: Норберт стоял у окна, позабыв о других и не замечая, что по щекам у него катятся слезы. Мужчины молча отошли в сторонку, чтобы он мог побыть один, и Клер последовала их примеру, но Лини осталась. Она подошла к Норберту, молча постояла рядом, потом негромко сказала:

— Норберт? — и коснулась его руки.— Норберт? — Он обернулся и, ощутив у себя на щеках слезы, смахнул их рукой.— Вы долго про- . были в лагере?

Он кивнул, судорожно глотнув воздух.

— Сколько?

— Меня забрали в тридцать третьем.

— Двенадцать лет?! Господи боже мой!

— Я ведь не верил, что когда-нибудь окажусь на свободе, буду вот так стоять,— выговорил он едва слышно.— Друзья погибали один за другим у меня на глазах. Правда, я надеялся, но верить не верил.

Она положила руку ему на плечо.

— И все-таки дождались — мы на свободе...

— Да, да.— Он как-то обмяк, твердый, непроницаемый взгляд смягчился, стал печальным, усталым.— Я сейчас все равно как человек, который...— Он развел руками.— Ну, забрался на самую высокую в мире гору, что ли... А когда очутился на вершине... Только тут и понял, чего ему это стоило... Я... так устал... И не то чтоб телом. Нет, душа у меня словно выкачана до дна. И мозги тоже.

Лини все не снимала руку с его плеча.

— Еще бы,— ответила она так же тихо.— Двенадцать лет. Боже мой! Но ничего, вы отойдете. Видно, очень вы сильный человек, иначе нипочем бы не выдержали.— И, хорошо зная, каково это — чувствовать, что ты опустошен, выкачан до дна, она решила хоть как-то отвлечь его от горьких мыслей.— Слушайте все!—объявила она громко.— Выходить нам нельзя, значит, надо договориться, где у нас будет женский туалет. И давайте решать сразу, а то как бы мне не оскандалиться, я вот-вот лопну.

Общий смех и на лице Норберта слабая улыбка — этого-то ей и надо было!

— Тут же завод, значит, должны быть уборные! — сказал Отто.— Пошли поищем. Я семь лет настоящей уборной не видел.

Клер усмехнулась.

— Семь лет не видел ни женского лица, ни стульчака. Лини, что мы, бедные, станем делать, если он целый день будет любоваться не нами, а стульчаком?

— Ха-ха! Любоваться целый день я, положим, не стану, но, будь там тепло, просидеть действительно просидел бы на нем целый день — для разнообразия.

Распахнув дверь в дальнем конце помещения, они очутились в необычно пустом, оголенном заводском цехе: ни машин, ни приводных ремней, ни проводов. Лишь красная пыль на полу да дыры в бетонных плитах, к которым крепились станины, говорили о том. что было здесь прежде.

— А пыль-то, похоже, кирпичная,— заметил Норберт.

— Так,— подтвердил Юрек.— То и был кирпичный завод. Немцы все забрали. А вон за той дверью ход на второй этаж. Ага! —И он кивком показал в угол цеха, где к стене притулились две закрытые кабинки.— Верно, то и есть туалет.

Все направились к кабинкам.

— Мы просто экипаж Колумбовой каравеллы — открываем Америку,— со смехом сказала Клер.— А вон и надписи: «Для мужчин», «Для женщин».

— Ах да,— подхватил Юрек по-польски.—Я и забыл, что вы знаете мой язык.

— По правде сказать, довольно слабо. Так, научилась немножко от бабушки.

Отто распахнул дверь женской уборной и остановился как вкопанный.

— Нет, он и в самом деле прекрасней женщины. Вы только взгляните, какие линии. Ни одна женщина...

— Пропустите, пожалуйста! —прервала его Лини.

Но Отто не шевельнулся.

— Я поклонник прекрасного. Дай же мне полюбоваться хоть минутку.

Лини попыталась было оттереть его плечом, но он словно врос в землю.

— Отто, я вот-вот лопну.

— Во имя третьей империи, научись обуздывать свой мочевой пузырь.

— Фу! — Лини со смехом шмыгнула во вторую кабину.

А Отто предложил руку Клер.

— Разрешите, мадам, проводить вас к дверям Америки?

2