Однажды в Почутове

А все оттого, что в минувшем году инопланетяне в самой чаще лесной, где бурелом, аварийную посадку сделали. Их и путать не надо было — сами так заплутали, еле Леший обратно к их тарелке потом вывел. Ну, они поремонтировались, как могли, а Лешему в знак признательности и дружелюбия оставили такой как бы телевизор. Телевизор этот мог показывать прошлое и будущее, если его отремонтировать. В общем, всякую судьбу человеческую. Леший пытался нам это объяснить. Дескать, у каждого человека не одна судьба, а великое множество. Как сучьев у дерева. А человек — это, скажем, червяк на том дереве. И сам он выбирает, где в каком месте на какой сук повернуть, на какую ветку выползти, к какому листочку доползти.

— Темнота вы дремучая, — хвастался Леший. — Все ж просто. Вот ты, Митрич, вчера от речки шел по лугу, никого не встретил. А мог бы повернуть и пойти домой через старый колхозный сад.

— И чего? — поинтересовался Митрич.

— А того! — важно поднял кривой палец Леший. — В саду колхозном в это время аккурат Горыныч был... с Лизаветой. Вот ты бы их застал...

Тут уже Горыныч кашлянул для порядка, спрашивает:

— И чего было бы?

— Так я откудово знаю? Однако же было бы что-то совсем другое. И у те­бя с Лизаветой, и у Митрича. Может, у вас с Лизаветой ребятенка бы не полу­чилось.

— Другой бы раз получилось, — засмущался Горыныч.

— А в другой раз другой бы и ребятенок был! — отрубил Леший. — Или не мальчик, а девчушка.

— Так это получается, от одного моего шага не в ту сторону, все по иному у Горыныча с Лизаветой сложилось бы? — не поверил Митрич.

— Все можно на этом телевизоре увидеть... Только ему ремонт неболь­шой нужен, будете ко мне приходить, смотреть: каждому из вас девятьсот девяносто девять жизней дается, шаг в сторону ступил — новая жизнь пошла. Дорого брать не стану, по ведру картошки. Салом можно...

Девятьсот девяносто девять... Тут не хочешь, а задумаешься. Как бы все пошло, если б, скажем, тот же Митрич согласился сорок лет назад в брига­диры пойти? А если б Степан в партию вступил? А если б Семен не привез с собой вторую жену?

Увидеть бы это хоть одним глазком...

И погрустнели мы. А пуще всех Степан. Неделя проходит, вторая — а он все темнеет лицом. И вот попарились мы как-то, присели отдохнуть, а он и говорит:

— Который день думаю — зря я, наверное, на своей Ольге женился. Эх, зря...

Ольга — это жена его, Степаниха, по-нашему.

— Это почему? — испугался Митрич.

— Она всю жизнь свою на меня положила. Всю себя из девичества само­го мне отдала. А что я ей дал взамен? Вот если бы ей другой, лучше меня, повстречался, как бы счастлива Ольга была!

Тут, скажу честно, всем не до шуток стало.

Вот ведь какое дело. Жизнь семейная Ольги и Степана под самым бди­тельным наблюдением всей деревни находилась. Аж покудова они внуков не приждали. А все почему? Да из-за необычности их отношений.

Степан сейчас похож на оглоблю, на которую недоросток-тыкву посадили и очки нацепили. Как его Степаниха не кормит, а все не впрок! Худой, ребра торчат. Но голова работает, видно, вся энергия от харчей идет на умствен­ную деятельность. Так вот, Степан в юности такой же был: высокий, худой и грамотный. Книжки читать любил. И все чего-то записывал: кто у кого когда родился и какая драка меж соседями по этому поводу приключилась, или как я кабана колол, а он убежал и в речке утоп... Все Степан записывал. Был он парень скромный, стеснительный, хоть и видный. Ну, к тому времени, как служить ему идти, и невеста нашлась: девка вся из себя, статная, грудь такая, что и тронуть боязно: надави сильнее — брызнет молоком.

Степан хоть и любил книжки читать, был работящий. Только уж больно тихий, всем во всем уступчивый. А женщины именно таких и любят: на тако­го сядешь и поедешь.

Вот, значит, всем селом отправляем служить Степана. Это теперь на полтора года идут в армию баловаться, а тогда на все три, а Степана и вовсе в морской флот взяли на четыре года! Уж как невеста его убивалась, как его грудь слезами да соплями мочила...

И тут конфуз на всю деревню.

Была у Сидора одноногого дочка. Мать-то на лесоповале сосной зашиб­ло — он сам девчушку поднимал. Четырнадцать ей в то лето исполнилось. И бежит на танцы со всех ног. Поверите, нет, а все к Степану! Она ему аккурат подмышку уместилась бы. Все смеются — и она смеется. «Мой жених», — говорит на Степана и ничуть не обижается, если Степан с другой провожаться идет. «Все равно мой будет!» — топнет босой ножкой в клубе. Нам, понятное дело, смешно — чудит девочка.

И вот эта девочка Ольга приходит на проводы Степановы. Отплакали уже все, кто хотел, тут она подходит, козочка с двумя косичками, к Степану и говорит ему так серьезно: «Ты служи и возвращайся, я тебя ждать буду!»

Ну, понятное дело, все в смех, а она как заплачет!

Тут-то и сказала Митричиха: «А ведь дождется».