Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры

— Я ничего не знаю, — огрызнулся хозяин «Алебард». — Понятия не имею, что произошло и почему Крессида сидит здесь в ночнушке. А еще я не знаю, почему вы все на меня накинулись. Мне эти огорчения нужны не больше вашего. И вы уж меня простите, тетя Клумба, но какого лешего вы имеете дерзость ожидать, что я должен положить конец истории, в которой я не понимаю ни начала, ни продолжения, когда все вообще валится у меня из рук и ничего от меня не зависит? Я не по-ни-ма-ю.

По окончании этой эмоциональной тирады все четверо с каким-то даже негодованием воззрились на Аллейна.

«Чуднóй народ, очень странный и подозрительный — не зря мне весь вечер так и представлялось», — подумал детектив и обратился ко всем сразу:

— Прошу всех оставаться на своих местах. Надеюсь, что долго вас не задержу. Мисс Тоттенхэм, вам лучше? Хотите глотнуть чего-нибудь?

— Да, милая, хочешь? — засуетился Хилари.

Крессида вздрогнула и покачала головой.

— Ладно. Итак, — приступил Аллейн, — прошу вас, пусть каждый, по порядку, расскажет мне, что произошло с ним, что он видел или слышал. Вы проснулись и обнаружили у себя в постели кошку, верно?

— С глазами! В пяти сантиметрах от меня! И она так отвратительно урчала и страшно скреблась когтями. По мне! По мне! Мне ударила в нос вонь от шерсти — как от соломы!

— Так. И что вы сделали?

— Сделала? Я завопила.

— А дальше?

Дальше, как выяснилось, начался сущий ад. Истерическая реакция Крессиды на кошку породила адекватный бешеный ответ. Ночная посетительница заметалась по спальне, «изрыгая проклятия». В какой-то момент Крессиде удалось немного взять себя в руки и включить ночник: как оказалось, страшная зверюга злобно взирала на нее из-под груды нижних юбок, которую сама же и навалила под туалетным столиком.

— Зверюга была черно-белая? — рассеянно поинтересовался Хилари. — Или полосатая?

— Какая, к черту, разница?

— Нет, конечно, никакой. Просто спросил.

— Черно-белая!

— А! Тогда это Знайка, — пробормотал Хилари.

После такого прямого зрительного контакта Крессида, в состоянии, близком к обмороку, выскочила из постели, добралась до двери, открыла ее и швырнула в Знайку подушкой. Та выскочила из комнаты. Крессида, все еще не в силах прийти в себя, снова захлопнула дверь и только собиралась опять лечь в кровать, как вдруг почувствовала еще одно нежное прикосновение — к щиколотке и голени. Он посмотрела вниз и увидела вторую кошку, полосатую Проныру — та пыталась подластиться к ней в излюбленной кошачьей манере: хвост трубой, спина выгнута и — тремся о ногу.

Крессида снова взвыла, на сей раз уже совершенно не жалея голоса, согнулась пополам и ринулась к лестнице, где попала в нежданные объятия Аллейна. И теперь вот сидит, туго замотанная в гагачье покрывало, выслушивает недостаточные (с ее точки зрения) утешения рассеянного Хилари, глаза ее — как большие влажные анютины глазки, а зубы все еще отбивают мелкую чечетку.

— Понятно, — коротко подытожил Аллейн. — Еще два вопроса: как, по-вашему, две эти кошки могли попасть к вам в спальню? Когда вы ходили вечером к Трой, вы оставляли свою дверь открытой?

Этого Крессида не помнила.

— Но ты ведь вообще обычно не закрываешь двери, родная… — вставил Хилари.

— Этот «голубой» из кухни мне подкинул своих кошек, вот что! Назло! Я точно знаю.

— Ради бога, Крессида, послушай…

— Да, да! Он меня терпеть не может. Как и все они. Ревнуют. Боятся, что я тут изменю порядки. Запугивают. Вернее, отпугивают. От дома.

— А где сейчас, — вмешался Аллейн, пока Хилари не успел выступить с очередной нотой протеста, — та, вторая кошка? Проныра.

— Ходила тут по коридору, — отозвалась Трой, и Крессида при этих словах начала судорожно разматывать свой гагачий кокон. — Все в порядке, — поспешила добавить художница. — Я заманила ее к себе в комнату и закрыла дверь.

— Правда? Честное слово?

— Честное слово.

— Да ради бога, Хилари! — воскликнула тут миссис Форрестер. — Отвел бы ты ее уже в постель.

— А? Да-да, тетя Клу. В самом деле. Прекрасная мысль. Ну, пойдем?

— И дай ей таблетку. Она же принимает какие-нибудь таблетки? Все такие девицы глотают пилюли. И очень тебя прошу, давай больше не доставлять дяде Фреду никаких огорчений. Пойду к нему. Если, конечно, я не нужна вам, — обратилась она к Аллейну.

— Нет-нет, пожалуйста, идите. Надеюсь, с ним все в порядке. А что, он все слышал?

— Проснулся и бормотал что-то о пожарной сирене. Что ж… Всем доброе утро, — фыркнула миссис Форрестер и покинула компанию полуночников.

Не успела, однако, она удалиться, как теперь уже Хилари издал сдавленный вопль, вскочил и оперся о перила, чтоб не упасть в обморок. Словно перстом обвиняющим указал он вниз, на пол у торшера — туда, где валялась груда битого фарфора.

— О черт, о черт! — воскликнул Билл-Тасман. — Моя ваза эпохи Канси![137] Кто посмел разбить Канси?!

— Ваза вашего Канси, — мягко произнес Аллейн, — прошла в двух сантиметрах от моей головы.

— Что это значит? И почему вы держите руку как Наполеон?