Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры

Нападение, когда оно совершено на вас внезапно, часто отправляет сознание в путешествие по времени. На долю мгновения Аллейн превратился в парня лет шестнадцати: вот его изо всех сил хватили по правому предплечью крикетной битой. Это старший брат Джордж вконец потерял самообладание и огрел его в пылу игры. Глухой звук нынешнего удара пробудил в памяти Аллейна ту давнюю сцену во всей яркости и отчетливости.

Ухватившись правой рукой за плечо, он глянул себе под ноги и увидел, как по ковру веселыми искорками разлетаются осколки бледно-зеленого фарфора.

Предплечье и верхнюю часть ушибленной руки, на минуту онемевшей, пронзило словно электрическим током. Нет, сломать не сломали, мелькнуло у него в голове, это уж было бы слишком. Затем он проверил, сжимается ли ладонь — с трудом, но сжимается. Только адски больно. Локоть, похоже, тоже сгибается. Он окинул взглядом рассыпанные у его ступней фарфоровые осколки и опознал в них то, что осталось от вазы с маленького столика на галерее. Ваза была огромной и, без сомнения, тянула на большие тысячи. Билл-Тасман не обрадуется, подумал Аллейн.

Тем временем боль как бы оседала, оставаясь колющей, пульсирующей, тупой — но терпеть можно. Детектив попробовал зафиксировать согнутый локоть в рукаве пиджака, словно детским слингом. Пока сойдет и так. Он медленно подошел к нижней ступеньке лестницы. Тут сверху мимо него что-то стремительно пронеслось, чуть задев на ходу, и рухнуло в темноту под балюстрадой. Потом оттуда донесся кошачий визг, возня, царапанье по дереву и глухой стук. Дверь хлопнула, подумал Аллейн. Дверь с обивкой зеленого сукна.

Еще секунду спустя откуда-то издалека и с высоты раздался женский крик. Он моментально включил свет на галерее и взбежал по ступенькам. Каждый шаг отдавался в плече уколом шпаги.

Навстречу вприпрыжку выскочила Крессида. Она бежала, наклонив голову вперед, и врезалась ею прямо ему в грудь. Когда она порывисто схватила Аллейна за плечи, тот взвыл от боли.

— Нет! Нет! — бормотала как в бреду Крессида, — я так не могу! Я этого не вынесу. Не потерплю! Ненавижу. Нет, нет, нет!

— Да ради бога! — воскликнул Аллейн. — Что такое? Что стряслось? Придите наконец в себя.

— Кошки! Это они нарочно. Хотят от меня избавиться. Извести меня!

Аллейн придерживал ее здоровой правой рукой за талию и чувствовал, что она дрожит, словно на жутком морозе. Крессида хохотала и рыдала, цеплялась за него самым отчаянным образом — и все это одновременно.

— У меня на кровати! — продолжала лепетать она. — Прыгнула мне на кровать. Я проснулась и… и… коснулась! Лицом! Они же знают! Они меня ненавидят! Вы должны помочь.

Превозмогая собственную боль, Аллейну удалось ухватить ее за оба кулачка. Нет, все-таки обошлось без переломов. «Значит, наверное, сумею…»

— Хорошо, — сказал он. — Тише. Замолчите. Отбой. Кошки нет. Ее уже заперли. Прошу вас… Нет! — Он резко пресек ее попытку прильнуть обессилевшим телом к его груди. — Сейчас не время для утешений, и мне очень больно! Извините меня, ради бога, но вам лучше просто присесть на ступенечку, вот сюда, и успокоиться. Вот так. Отлично. Теперь, пожалуйста, оставайтесь здесь и никуда не уходите.

Крессида, скрючившись, опустилась на верхнюю ступеньку лестницы. На ней была короткая полупрозрачная ночная рубашка. Напрашивалось сравнение с типовой сценкой из глупой современной пьески: светская красотка в трудных обстоятельствах.

— Холодно, — стуча зубами, проговорила она.

Система постепенного отключения света на лестнице сработала уже почти до конца, они с Аллейном постепенно погружались во тьму. Сыщик тихо выругался и стал шарить по стене в поисках другого переключателя. И в ту же секунду — словно в парной сценке классического французского фарса — одновременно распахнулись двери по концам коридора, и два встречных потока яркого света ворвались в галерею. С левой стороны появилась Трой, с правой — Хилари. Еще миг — и целая шеренга электрических огней вспыхнула на балюстраде.

— Господи, прости! Что здесь… — вскричал было Хилари, но Аллейн резко остановил эти излияния.

— Укройте ее чем-нибудь, — велел он. — Ей холодно.

— Крессида! Милая! Чем это тебя? — продолжал кричать Хилари. Он присел рядом с невестой на верхнюю ступеньку и попытался — без всякого, впрочем, успеха — укрыть ее полами собственного ночного халата. Трой, не говоря ни слова, метнулась назад по коридору и тут же вернулась со стеганым покрывалом на гагачьем пуху. Послышались еще голоса и хлопанье дверей. Аллейну это смутно напомнило сцену пробуждения гостей в Форресе[136].

Один за другим подоспели мистер Смит и миссис Форрестер, первый — в брюках, рубашке, подтяжках и носках, вторая — в своем знаменитом весьма удобном халате и шерстяной шапочке, напоминавшей детскую.

— Хилари! — начала она на высокой ноте. — Нас с дядей Фредом подобные события порядком утомили, честно говоря. Сам видишь, что творится с дядей. Будь добр, положи этому конец.

— Тетушка Клумба, уверяю вас…

— Мадам, — с иронией подхватил Смит, — вы правы на все сто. Я всеми потрохами с вами. Ну же, что тут опять, Хилли?