Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры

— Вы приглашаете меня выпить с вами. Вы показываете мне… эти вещи. Почему вы так себя ведете? Возможно, в комнате у вас спрятан микрофон и магнитофон, как в каком-нибудь глупом фильме про преступников?

— Нет. Я действую не для полиции. Моя работа здесь закончена. Сомнений нет, мне следовало отдать это письмо им, но они найдут оригинал, когда обыщут комнаты Мейлера. Я сомневаюсь, что оно их заинтересует, но, конечно, я его не читал и могу ошибаться. Они очень хорошо знают, что Мейлер был шантажистом. Я видел, что в письме мелькает имя вашей жены. Осмелюсь сказать, что в этом деле я действую предосудительно, но думаю, у вас нет никаких причин швырять мне в лицо ваш пунш с бренди, барон. Он был предложен от чистого сердца.

Барон шевельнулся. Свет из окна упал на его лицо, и через мгновение белый Аполлон, взирающий Меркурий, слабо улыбающийся муж с Виллы Джулия словно бы по очереди проглянули сквозь эту маску.

— Я должен вам верить, — сказал он. — Что еще я могу сделать?

— Если хотите, можете уйти и оставить меня разбираться… например… с Кеннетом Дорном и его фотографией.

— Что я ни делаю, — протянул барон, — ясно, что я отдаю себя в ваши руки. Полагаю, у меня нет выбора.

Он встал и прошелся по комнате, по-прежнему довольно упругой походкой. И наконец заговорил:

— Думаю, мало будет смысла в моем отказе перевести вам письмо, поскольку вы сообщили, и я вам верю, что оригинал существует. Вы можете достаточно легко получить перевод. По существу, выходит так, что кто-то — вы увидите имя, — назвавшийся Сайласом Дж. Себастьяном, написал в мою фирму, спрашивая, могут ли они предоставить какие-нибудь сведения о моей жене. Видимо, автор сказал, что представляет американский журнал и готовит серию статей о нашествии в деловой мир представителей старых дворянских семей. С точки зрения их жен. Автор, очевидно, на этом не остановился, отметив, что имеет личный интерес к моей жене, так как полагает, что они состоят в дальнем родстве. Он, несомненно, спросил о девичьей фамилии моей жены. Это письмо является ответом на его запрос.

— Да?

— В нем говорится… — Барон, похоже, попытался уклониться от своего намерения. Он на мгновение закрыл глаза, а потом внимательно прочел письмо, словно впервые видел его. Затем чрезвычайно чопорным, будто не ему принадлежавшим голосом сказал: — В соответствии с моими инструкциями в нем говорится, что баронесса Ван дер Вегель неизлечимый инвалид и живет уединенно.

— Когда вы впервые встретились с Себастьяном Мейлером?

— Полтора года назад. В Женеве.

— И несколько недель спустя он написал свое письмо. Он даже не потрудился подыскать себе совершенно непохожий псевдоним.

— Он, без сомнения, чувствовал себя уверенно.

— В конце концов, — предположил Аллейн, — это письмо могло быть стандартным ответом, чтобы отвадить докучливых корреспондентов.

— Он так не подумал. И стал копать, — сказал барон. — Он расширил свои поиски.

— До?..

— Сожалею, я должен отказаться отвечать.

— Очень хорошо. Давайте примем, что он нашел свой материал. Это-то вы мне скажете? Когда вы на днях встретились с ним снова, в Риме, вы думали?..

— Нет! Боже мой, нет! Только за…

— Только?

— За неделю до… до Сан-Томмазо.

— А потом начался шантаж?

— Да.

— Вы готовы были платить?

— Мистер Аллейн, у меня не было выбора. Я слетал в Женеву и достал деньги в мелких купюрах.

— Вы храбро держались, — заметил Аллейн, — в этой экспедиции. Вы и ваша жена. Столько энтузиазма ради чего-то старомодного! Такое радостное чувство бытия!

Барон Ван дер Вегель спокойно смотрел на Аллейна в течение нескольких секунд, а потом сказал:

— У вас самого, кажется, выдающаяся и замечательная жена? Мы очень восхищались ее работой. Она великолепный художник.

Аллейн ничего не ответил.

— В таком случае вы должны знать, мистер Аллейн, что на увлеченность искусством повлиять нельзя… боюсь, мой английский не способен выразить все, что я хочу сказать… ее нельзя пресечь и перекрыть, как краны. Красота, а для нас классическая красота в особенности, — абсолютна. Никакое несчастье или тревога не могут омрачить наше чувство к ней. Когда мы видим ее, мы ее приветствуем, и она трогает нас до глубины души. Позавчера в Сан-Томмазо у меня имелись деньги, которые требовали от меня в качестве платы за молчание. Я готов был отдать их. Решение было принято. Я должен признаться, что на меня снизошла легкость духа и своего рода облегчение. Красота этрусских работ в том подземном мире во многом усилила это чувство.

— А кроме того, желательно было делать вид, что ничего не происходит, верно?

— Это тоже, — ровно проговорил барон. — Я признаю. Это тоже. Но это было нетрудно. Меня поддерживали работы этрусков. Могу сказать, я верю, что наша семья, очень древняя, появилась в античные времена в землях между Тибром и Арно.

— Так сказала мне ваша жена. Вы передали деньги?

— Нет. Не представилось возможности. Как вы знаете, он исчез.

— И снова очень понятное облегчение.

— Конечно.

— Знаете, в этой группе вы были не единственной его жертвой.

— Я так полагаю.

Аллейн взял его бокал.

— Позвольте налить вам выпить.