Однажды в России

Суд установил вину Тизенгауза доказанной в том, что он совершил спекуляцию иконами на эмали с целью наживы в особо крупных размерах, а именно в сумме 1450 рублей. Вместе с тем судом не было добыто доказательств того, что винтовочные патроны поместил в сейф подсудимый, а не какое-либо иное лицо. Исходя из оценки личности подсудимого, суд счел возможным избрать более мягкое наказание, чем предусмотрено законом, и именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики приговорил Тизенгауза Андрея Святославовича к двум годам исправительных работ с конфискацией имущества, полностью сняв с него обвинение в незаконном хранении боевых припасов. Мало того, суд простер свое милосердие за границы, очерченные обвинительницей, и освободил осужденного от отбытия назначенного ему наказания, поскольку тот провел в предварительном заключении 9 месяцев и 28 дней, а каждый день содержания под стражей засчитывается за три дня исправительных работ.

Пенсионеры встретили приговор жидкими аплодисментами. Марина, как и в прошлый раз, без памяти бросилась к Тизенгаузу, а Лена сразу же направилась к двери.

На улице ее попытался остановить Сергей, но она обогнула его, как фонарный столб, и легкой, скользящей походкой заспешила на Финляндский вокзал, чтобы сесть на электричку до Всеволожска.

А во Всеволожске, войдя в калитку дома на Константиновской улице, Лена окликнула:

- Зинаида Афанасьевна, где вы?

- Деточка моя! - тотчас отозвалась костлявая старуха Холмогорова, сидевшая на низенькой скамеечке между грядками и пропалывавшая шубнику. - Не ждала тебя, золотко.

Когда Лена приблизилась к ней, старуха протянула навстречу перепачканную жирной землей руку. Этот жест не был предложением рукопожатия, а означал немую просьбу помочь встать.

Лена подняла старуху на ноги и всмотрелась в заросли бузины, куда частенько прятался, изображая индейца-семинола, шаловливый сын.

Проследив за ее взглядом, старуха сообщила:

- Не ищи. Сашенька с обеда укатил на велосипеде.

- Куда? - встревожилась Лена. - Я же запретила ему кататься по улицам.

- На Сергиевской он. У Коли, у дружка своего, - пояснила старуха, целуя Лену в щеку. - Мальчик большой, уже не привяжешь к подолу. То ли еще будет, когда Сашеньку забреют в солдаты!

Об армии Лена боялась даже думать. Только-только закончилась война в Афганистане, так началась заваруха на Кавказе. А кто может наперед знать, где кремлевские олухи ввяжутся в очередную авантюру?

- Нам надо поговорить, - сказала Лена. - За этим я и приехала.

- Вижу, вижу, не слепая, - в раздумье произнесла старуха. - То-то ты нынче вместо "бабульки" величала ценя по имя-отчеству. Да и Сережка твой ходит понурый, слова не допросишься. Небось поцапались друг с дружкой?

- Мы не цапались... Может, присядем?

- Обожди, сполосну руки.

Пока та бренчала рукомойником, наспех, кое-как прибитым к вековой сосне, Лена отошла к орешнику и уселась в беседке.

- Ну, деточка, бей, мне не привыкать, - подойдя к Лене, сурово сказала старуха и, опершись руками о стол, медленно, с тяжкими вздохами опустилась на скамью рядом с невесткой. - Не держи камень за пазухой.

- Я решила уйти от Сергея. Не в силах дальше жить с ним.

- Нового кого нашла?

- Бабулька! - воскликнула Лена и на одном дыхании выложила всю правду о Сергее.

- Фил+-р, говоришь? - Старуха пожевала увядшими губами. - А ты, деточка, ничего не путаешь?

Лена достала из сумочки ксерокопию страницы "Ленинградского комсомольца" с очерком о вымогателях, разгладила ее и положила перед свекровью.

- Бабулька, почитай.

Старуха надела очки с толстыми линзами и принялась читать, беззвучно шевеля губами.

- Не дамся! - послышался из-за кустов истошный крик. - Не имеешь права!

Лена в испуге обернулась и сквозь листву увидела гамак с матрасом, на котором Вениамин Иванович Холмогоров, дядюшка Сергея, лежа в пьяном угаре, молотил кулаками по воздуху.

- Не обращай внимания, - ровным голосом сказала старуха, склонившись над ксерокопией. - Наш молодой человек обратно видит сон про вытрезвитель.

Лена сразу все поняла, поскольку со слов самого Вениамина Ивановича знала, что в его монотонной жизни наиболее ярким впечатлением было недавнее пребывание в медвытрезвителе, где от незаслуженного оскорбления он так разбушевался, что схлопотал в суде десять суток за мелкое хулиганство.

- Почему раньше не показывала? - с осуждением спросила старуха, заметившая годичную давность газетной публикации.

- Ксерокопию мне подбросили накануне, приурочив к суду над Тизенгаузом, объяснила Лена.

- Что же, твой верх. Оставишь газету иль заберешь с собой?

- Могу оставить. Теперь вы знаете, почему я...

- Эх, не дожил мой Иван Емельяныч до позора, повезло ему, - глухо заговорила старуха, воздев сухие глаза к небу, - А я, горемычная, зажилась на белом свете, маюсь, гляжу вот на срамоту. Боженька, милый, да забери ты меня к себе!

- Бабулька, не надо! - Глаза Лены наполнились слезами.

- Не учи, без тебя знаю. И про клятву мою не напоминай, не нуждаюсь. А что у меня на душе, про то говорить не будем.