Однажды в России

- Тизенгауз, - пробормотал Андрей Святославович, стушевавшись под взглядом шатена. - Очень рад знакомству...

- Милости прошу. - Вороновский сопроводил слова жестом. - Яков, следуй за нами!

Эрдельтерьер мигом отреагировал на зов хозяина и, рванув к нему, с силой ткнул под коленку.

- Бодается, как баран, - пожаловался Вороновский, не переставая улыбаться. - Все ноги в синяках. Если он срочно не исправится, я, Иосиф, попаду к тебе в пациенты.

Тизенгаузу понравилась непринужденная улыбка Вороновского, в ней было что-то мягкое, располагающее к себе, внушающее доверие. И ему захотелось, чтобы Вороновский, а не кто-то другой, оказался тем самым провидцем, к которому его привезли.

Поднявшись по ступеням на широкое парадное крыльцо, они миновали светлую прихожую и попали в зал - двусветный, во всю длину особняка, площадью метров в семьдесят, обставленный со своеобразным вкусом, в котором, как машинально отметил Тизенгауз, приверженность к старине сочеталась с современным комфортом не на российский, а, скорее, на западный лад. Если картинам, люстрам, бронзе и мебели стиля маркетри, расставленной вдоль стен, насчитывалось по меньшей мере лет сто, то посреди зала, по обе стороны от прохода, ведущего к полого поднимающейся лестнице с балюстрадой, вокруг низких столиков на коврах стояли диваны и кресла, обитые пастельных тонов кожей и изготовленные где-то за рубежом, несомненно, в последней четверти нынешнего столетия. Будь у Тизенгауза подходящее настроение, он бы с интересом присмотрелся к предметам антиквариата и, наверное, смог бы рассказать о них многое, о чем здешние хозяева даже не подозревали, но сейчас ему хотелось только одного - поддержки. Эту поддержку окажет ему обаятельный шатен Виктор Александрович, ибо, к радости Тизенгауза, никакого инвалида пенсионного возраста в зале не обнаружилось.

- Располагайтесь поудобнее, - сказал Вороновский, предлагая гостям сесть справа, неподалеку от камина с доской из черного мрамора. - Что будете пить?

- Джин с тоником, - заявил Крестовоздвиженский. В этот момент Тизенгауз отвлекся, вчитываясь в название раскрытой книги, лежавшей на столике вверх обложкой. Книга была на английском языке, поэтому он не сразу прочел выходные данные: Фредерик Форсайт, "День Шакала", Лондон, 1971 год.

- А вы, Андрей Святославович?

- Ничего, - оторвав взгляд от книги, смущенно вымолвил Тизенгауз. - После тюрьмы с трудом привыкаешь к...

- Тогда бренди. - Вороновский улыбнулся. - А я, пожалуй, составлю вам компанию...

Молодой эрдельтерьер улегся на бок у ног хозяина. Глоток ароматного, не очень крепкого напитка придал Андрею Святославовичу бодрости, и он минут сорок взахлеб рассказывал о своих мытарствах. Профессор Крестовоздвиженский время от времени экспансивно фыркал: "Варварство!", "Безобразие!", "Мерзость!". А Вороновский слушал молча, решив, по-видимому, предоставить ему возможность беспрепятственно выговориться.

- Сколько раз в "Крестах" вас переводили из камеры в камеру? - спросил Вороновский, когда Тизенгауз потянулся к пузатому бокалу с бренди, чтобы смочить пересохшие губы.

- Пять.

- Сильно били?

- По-разному... - Тизенгауз вздохнул. - В зависимости от установки заказчика.

- Дикость! - в очередной раз воскликнул Крестовоздвиженский, подскакивая в кресле.

- Иосиф, в тюрьме это рутинная процедура, - спокойно заметил Вороновский.

- Днем я показывал сокамерникам позы йогов, - вспоминал Тизенгауз. Объяснял, как избежать простатита. Рассказывал им историю Древнего Рима. В благодарность они по-братски делились со мной продуктовыми передачками. А вечером, после отбоя, с содроганием ждал, когда они набросят подушку мне на голову и начнут колошматить по ребрам. Знали бы вы, как это горько, до чего унизительно...

- Знаю, - со значением проронил Вороновский. "Что он может знать? подумал Андрей Святославович. - Если он тоже сидел, то, вероятно, где-нибудь в Лондоне или в Стокгольме, где тюрьмы мало чем отличаются от наших профсоюзных домов отдыха".

- Для зеков это вид спорта, - справившись с волнением, пояснил Тизенгауз. - Они держали пари, буду я кричать или нет. Но какой смысл в криках, если сознаешь, что никто не придет на помощь?

Он хотел было добавить, что крики избиваемого только распаляют истязателей, но промолчал, потому что из глубины дома послышался женский голос:

- Виктор Александрович, из Мюнхена звонит господин Луйк. Будете говорить?

Вороновский взял со столика телефонную трубку с антенной и произнес с присущей ему мягкостью:

- Рад вас приветствовать, Карл Рихтерович! Какие новости на европейском театре?

Новости, по-видимому, не обрадовали Вороновского - его лицо отвердело, а в глазах появился свинцовый отлив.