Однажды замужем

По «Маяку» — современные ритмы. Ого, как ударник наяривает! Норма-ально! И почему отцу не нравится современная музыка? «Души в ней нет, — говорит. — Вот раньше…» Интересно, я тоже доживу до ностальгии по «делам давно минувших дней»?

«А теперь послушайте марши советских композиторов, — потребовала дикторша «Маяка». — «Марш нахимовцев». Исполняет хор мальчиков Дворца культуры «Электролит».

«Хор мальчиков…» У отца при этих словах неизменно наворачивались на глаза слезы. «Ты чего это, па?» — спрашивала я его. Но он только отмахивался. Потом как-то сказал: «Хор мальчиков! Подумать только: целый хор! Как представлю этих маленьких мальчиков в белых рубашечках с короткими рукавами, в белых колготках и в шортиках… Много-много тоненьких детских ножек в одинаково белых колготках, одинаково белых шортиках… И эти тоненькие детские голоски…»

Но я-то знаю, что он вспоминал в эти минуты. Тех мальчиков, которые выползали из-под руин детского дома. И особенно того, которого отец хотел спасти, но не успел донести до медпункта… Этого он мне никогда почему-то не рассказывал. Это я прочла в его воспоминаниях. Почему не рассказывал? Странный все же был у меня отец. Был? Он и сейчас есть. И не так уж далеко — меньше часа электричкой. В любой момент можно навестить…

«Солнышко светит ясное! — пели мальчики тоненькими голосками. — Здравствуй, страна прекрасная!»

…И ему там хорошо: он среди своих, таких же, как и он, любителей поговорить, вспомнить… Вот уж наговорится всласть! Валерку он бы укачал своими рассказами. Я и то с трудом их выдерживала. «Наша эскадрилья в составе…» — «Папа, я сейчас об отчете думаю». Отец минут десять мужественно молчит, а потом как ни в чем не бывало снова: «Значит, так. Наша эскадрилья получила боевое задание…»

Трудно, трудно всем вместе. Все разные, ужасно разные.

Опять телефон. На сей раз Валерка.

— Где ты?.. Когда будешь?.. Я что делаю? Жду тебя, что же еще? Завтрак такой приготовила!.. Как, задерживаешься?! Почему?.. Обидно. Постарайся побыстрее.

Впрочем, это даже хорошо, что задерживается. Я ему приготовлю и обед. Сделаю борщ и мясо с острым соусом. Валерий, наверно, любит такой, все мужчины любят острое. А в общем-то, у меня даже не было возможности узнать, что он любит. Да и он про меня мало знает. «Не важно, — говорит Валерий, — поживем — узнаем».

Куда же девалась белая скатерть? Сегодня непременно должна быть белая. И я буду в белом… К счастью, и салфетки есть. Как раз две. Тоже белые, льняные. Бумажные нельзя: сегодня все должно быть натуральным, настоящим. Впрочем, у нас с Валеркой все должно быть настоящим. Все и всегда. А иначе — зачем?

Снова телефон. Валерий? Неужели опять задерживается?

— Алло! — Никакого ответа. — Я слушаю! — Молчание. На другом конце чувствовалось чье-то дыхание. Похоже, кому-то просто хотелось слышать мой голос. — Ну, говорите же!

Послышались короткие гудки. Валерка не станет в такие игры играть. Отец? С чего бы это?

И тут же — звонок в дверь.

— Валерка! Наконец-то!

— Прости, опоздал: ты же знаешь, как трудно мне вырваться. Знаешь? Ну вот, умница, — похвалил и поцеловал меня в щеку. — Но я очень торопился. Очень! Даже за цветами не заехал. Ты не сердишься? Нет? Ну, молодчина! Дарю тебе целый букет моих достоинств. И любовь, конечно. — Он стиснул меня в объятиях.

Я засуетилась, забегала из комнаты в кухню, из кухни в комнату. Доставая из холодильника салаты, приготовленные собственноручно, минералку, шампанское, из духовки — мясо, поставила на стол, опять убежала, а Валерка ждал — терпеливо, великодушно, уткнувшись в старый номер «Крокодила».

И вдруг, в один из забегов, я не обнаружила Валерки в кресле. Растерянно оглядела комнату и…

— О господи! Что с тобой? — На полу, у раскрытой балконной двери, — распростертое тело. Руки безжизненно вытянуты вдоль, ладонями вверх. Глаза закрыты. — Валера! Валер! Ты жив? Что случилось?

— Испугалась, глупышка? — ответил, открывая глаза. — Решил расслабиться — по системе йогов. Дома не успел…

— А-а. Ну, если по системе… — с трудом поднялась с пола.

Валерий вскочил, подхватил меня на руки:

— Испугалась! Значит, любишь. Любишь?

— Пусти, стол опрокинем! Слышишь?

Шампанское было жгуче холодным. Валерий сказал:

— За нас! За сегодняшний день!

Немного погодя Валерий затушил сигарету, скомандовал:

— Хватит жевать! — Сгреб меня в свои тугие, неразъемные объятия и повлек куда-то. И целовал, целовал.

— Валера! Ну, подожди… Валер…

Потом, когда мы лежали рядом, обессиленные, отдавшие друг другу все, что, казалось, было отпущено на целую жизнь, я спросила:

— Кого ты хочешь: девочек или мальчиков? Я хочу, чтобы у нас было много детей! Кого?

Он не ответил.

— Валер, ты спишь?

Но потом… Потом, глядя, как мерно, как успокоенно поднимается и опускается его грудь, решила: это хорошо, что он уснул. Просто замечательно! Значит, на душе у него спокойно, бестревожно. Ничто не давит. С нежностью ощущала тяжесть его головы на своем плече: как полно, как безоглядно доверился он мне. И я оправдаю это доверие.