Однажды замужем

— А что? Мы привыкли к самообслуживанию. — Не спуская с лица улыбки, подставила ему свою рюмку.

— Эй, мать! — возмутился Константин. — Ты что, всерьез?

— Так же, как и вы. На равных!

— Нашла где права качать. Тоже мне, эмансипэ! — обозлился Константин. — Нам необходимо расслабиться, отвлечься. Видишь, какая нервная обстановка на работе стала…

— Сами мы стали нервные, — уточнил Генка и, улыбнувшись мне, предложил: — Давай, Костя, выпьем за Наташу. Она у тебя такая красивая сегодня. А глаза-то, глаза! Лиловые, как ирисы.

— Ты всегда был неравнодушен к моей Наташке, я это заметил, — сощурив глаза, вроде бы пошутил Константин. — Ну, за тебя, Наташ!

Они снова закрыли глаза, снова «приласкали».

— Да, ирисы под цвет твоих очей, — высокопарно продекламировал Константин, заметив, что я придвинула вазу ближе к себе.

Они закурили, стали обсуждать, кого у них сделают ведущим, кого снимут, кого поднимут. Потом Костя как-то быстренько выпроводил Генку, и мы остались одни.

— Как там наш Кешка? — откинувшись на спинку стула, сказал размягченно. — Знаешь, он так вымахал за последнее время! Уже мои рубашки впору. И в моих туфлях в трудовой лагерь поехал. Не заметишь, как женится, — усмехнулся, поднимая рюмку. — Еще раз за тебя, мать моего ребенка!

Я подняла свою.

— А матери моего ребенка хватит, — заметил голосом, каким он уговаривал маленького Кешку не прятать в карманы манную кашу.

— Это почему же? — ответила в тон ему — послушный ребенок, дескать, на веру ничего не принимает.

— А потому, что я — мужик. У меня особое биологическое устройство.

— Устройство?! — расхохоталась я. — Да какое там у вас с Генкой устройство! Впрочем, насчет Гены я не уверена…

— Ты на что намекаешь? — Константин сдвинул брови и так сжал рюмку, что пальцы побелели. «Не раздавил бы», — испугалась я. — Тебе нельзя пить — болтаешь всякую чушь…

— Насчет вашего с Генкой устройства? — уточнила беспечно.

— При чем тут Генка? — заорал Константин. — Ты вовсе пьяна!

— И вовсе — не вовсе! — хохотнула и потянулась своей рюмкой к его. — Чокнемся?

— Хватит!

Стукнул по столу и, вскочив со стула, бросился отнимать мою рюмку.

— Нет ничего отвратительнее пьяной женщины. Оставь! Пойдем спать — уже поздно, — ворчал, схватив меня в охапку и оттаскивая от стола. — Я тебе покажу… устройство!

В дверях он, споткнувшись, чуть не уронил меня. Но все же устоял на ногах. Я бросила прощальный взгляд на ирисы: к утру они, наверно, завянут от водки, которую я в них сливала.

Жаль, красивые были цветы.

МУЖЧИНА В ПОЛЕТЕ

Наконец-то! Свершилось! У нас есть свой дом, «своя крепость». Запру его в эту крепость и никуда не отпущу. В конце концов, я тоже имею право, разве нет? А та, другая… Впрочем, другой нет. «Ты у меня одна-единственная!» Валерий все время это повторяет. И я ему верю, а почему бы и нет?

Утро сегодня выдалось что надо! Весна!

Как радостно стоять вот так, посреди комнаты, и думать: «До чего же здорово!» Тишина и независимость. Еще непривычные, не прирученные…

Комната насквозь от окна до двери пронизана солнечными лучами. В их косых широких струях клубятся, вспыхивают мелкие соринки. Убранство комнаты не ахти какое: старый двухстворчатый гардероб с двумя допотопными выдвижными ящиками внизу и сломанной пластмассовой ручкой на одной дверке; деревянная кровать с тупыми ножками; фанерная перегородка — изделие умелых рук отца, за которой — его «отсек». А там — стол довоенного образца, с облупившимся лаком и обитый черным дерматином, с двумя тяжелыми тумбами, ящики которых, набитые папками, бумагами, железяками, открываются с трудом, со скрипом. Стул с потрескавшимся кожаным сиденьем и раскладушка.

Не хотел ничего кроме и не держал. Не осуждаю: я за свободу. Но только и мне ее предоставьте. Чтобы не в одностороннем порядке, а по справедливости. Потому что односторонняя свобода — это уже не свобода, а диктат.

Нет, вообще-то отец у меня неплохой. Отличный, надо признать, отец. Но вот как его совместить с Валеркой? Хорошо, что сам понял и устранился. Не старик, а золото!

И что его не устраивало в Валерии?

— Чем он тебе не нравится? — спросила я однажды.

Отец вначале сделал вид, что не расслышал. Но от меня так просто не отделаешься.

— Ну чем, чем? — не отставала я.

— Выпивает он, — пробурчал отец. — И курит: как от печной заслонки от него разит. И потом…

— А что ж, от него духами пахнуть должно? Настоящий мужчина должен курить и пить. В меру.

— Эх, дочка, — вздохнул отец. — Настоящее-то не этим меряется! И потом…

— Ой, только не надо мне приводить примеры из своей фронтовой жизни, я их уже наизусть знаю. Про настоящих мужчин. Теперь другие времена и стандарты другие. Так что…

— Не буду, — обиделся отец.

И что обижаться? Застрял напрочь в своих сороковых и не видит, что жизнь мчится вперед, перекраивает мерки, переоценивает ценности. А он все: «Вот у нас, бывало…», «Вот раньше…» Не понимает, как это смешно и даже нелепо.

А началось с того, что Валерка притащил бутылку беленькой — выпить за знакомство. Отец взял свою рюмку, глянул на свет: