Однажды замужем

В книжном, как я заметила на пути сюда, давали отрывные календари. Тоже везение. Не всегда ж дают календари. Не каждый день. Встала в очередь. Удача и тут упорно преследовала меня: предпоследний достался. А вот когда вернулась в парикмахерскую, тут-то все и началось: меня не признавали. Вернее, не признавала та, которая должна быть за мной.

— Я вас не видела, — заявила она.

— Я вас тоже, — ответила я ей, — и не считаю, что много от этого потеряла.

— Ваше мнение меня не интересует. Я вас просто не пущу.

Я посмотрела на говорившую: возраст, что называется, выше среднего, телосложение — соответственное. В секцию она, разумеется, не ходит. Одним словом, ни моей воли, ни моей фигуры.

— Интересно, как вам удастся не пустить? — поинтересовалась я.

— А уж так уж. Надо было дождаться последнего.

— Мало ли что надо! — вполне логично ответила я ей. — Если бы все делали только то, что надо, у нас давно было бы то, что надо. — И я решительно направилась к входу в женский зал.

Женщина ринулась следом и попыталась меня обойти. Но ей это не удалось.

— Ну и молодежь сегодня пошла: нахальством берут, — сказала она нарочно громко, чтобы было слышно и в соседнем, мужском, зале. — Наглостью! — заключила она еще громче, упорно протискивая свое плечо между мною и косяком двери. — Кто вас видел? Вас никто не видел: вот спросите женщину, которая делает маникюр: видела она вас? Женщина, — обратилась она к той, что со счастливым лицом уже держала руки в миске с мыльной водой, — вы видели эту женщину? Нет? Вот видите — нет. Никто вас тут не видел, так что уйдите с дороги.

— Эта женщина сама гуляла по магазинам, когда я спрашивала последнюю. Так что она не могла меня видеть. Вы ведь гуляли?

— А вам какое дело? — огрызнулась та.

Чувство несправедливости сжало горло и не давало мне четко изложить всю цепочку фактов: я ведь тоже занимала очередь за теми, кого в наличии не было. И не стала ни возмущаться, ни протестовать. Ушли — значит, им надо. Я их вполне понимаю, потому что самой тоже надо было. А вот эта мымра ничего понять не хочет. И самое обидное, что я пришла в легальное, нерабочее время. Иначе можно было бы плюнуть и вернуться к исполнению служебных обязанностей, рассказать в лицах сослуживцам, как было, где и что… А сейчас пути назад нет. Только вперед! И если не я за себя, то кто? Да и как прийти в гости, к праздничному столу, без маникюра? Вот удивится Станислав Николаевич: «Что случилось, Ирина Петровна? Вы сегодня без маникюра?» Разглядит, уверена, даже при свечах. Свечи, зеленый глазок магнитофона в полумраке — сплошной интим. Нинка умеет это «сорганизовать».

— …Вас тут никто не видел, никто не видел, — твердила нахалка и все пыталась оттереть меня плечом от дверного проема.

Я старательно изображала презрение к ее словам.

И вдруг…

— Я ее тут видела. Занимала она очередь, — пропищала какая-то девушка, сидящая на укладку.

Господи, как я обрадовалась:

— Вот видите! Вот видите!

Но женщина-тяжеловес холодно посоветовала той девушке:

— Не лезьте не в свое дело. — А мне пообещала: — Все равно я вас не пущу. Парикмахерская скоро закрывается, мастер не успеет обслужить нас двоих. Все, точка.

— Да какое вы имеете право приказывать! — кричала я, потому что не кричать уже просто не могла. — Нахалка!

— Сама нахалка! — не уступала та, другая, нажимая на меня своим мощным плечом.

«Господи, как глупо-то все! — подумала я вдруг. — Не хватает еще подраться! И, главное, из-за чего?»

Но эта мысль пронеслась, не задержавшись. Кровь в висках стучала так, Словно там компрессор работал. В каком-то яростном остервенении мы толкали друг друга, оттирали, отпихивали. Единой, нерасторжимой человеческой массой заклинили дверной проем.

— Как вам не стыдно! — простонала пожилая женщина. — Вы же взрослые и по виду интеллигентные люди! В войну так из-за хлебных карточек не ругались… Можно и без маникюра обойтись.

— Нельзя, — не согласилась я. — Мне сегодня в гости.

— А мне на концерт, — твердо стояла на своем моя соперница. — Пианист должен иметь идеально чистые ногти.

— Сейчас же прекратите! Не мешайте работать. Ни одну из вас не обслужу! — крикнула маникюрша.

— Не имеете права! — в два голоса воспротивились мы и присмирели. Сели и молча стали ждать. Что-то в маникюрше было такое, с чем не считаться нельзя.

Я украдкой взглянула на свою врагиню: все лицо в красных пятнах, на шее жилка бьется. «Тоже переживает. Вообще-то, если по совести, ее понять можно: терпеливо стояла, никуда не бегала. Та, последняя, ее не предупредила… Конечно, на ее месте я бы тоже возмущалась. К тому же пожилая женщина, лет сорок, наверно. А в школе нас же учили, учили: уважать старость.

Она ведь пианистка, а пальцы от гнева дрожат. Целый день небось колготилась, а вечером на концерт. И у нее, конечно, есть дети, а им надо и приготовить, и уроки проверить, и убрать, и постирать — вон кожа какая морщинистая… А мне всего двадцать пять, и ни одной морщинки. А дети еще только будут. Если мы с Виктором все-таки решим…