Однажды замужем

Знакомство с Борисом Михайловичем имело и еще одно неожиданное для меня последствие: я не могла теперь думать о людях то, что думала о них раньше. Ведь если Борис Михайлович из простого инженера смог переквалифицироваться в маститого писателя, способного проникать в мысли живых и мертвых, то, значит, и любой наш технарь может сделать то же самое. А вдруг вот этот парень с веснушчатым лицом и огромными ушами, который загробным голосом диктует мне сейчас сводку, — будущий Эренбург или Максим Горький? И уже сейчас на мне тренируется, определяет, что происходит у меня под черепной коробкой. Хоть я теперь и понимаю, что это не телепатия, а особый дар. Дар провидеть, то есть, как сказано в «Словаре современного русского языка», проникать мыслью, разгадывать (что-либо скрытое, тайное). «Ефрем провидел, что совершается в душе старухи, и ему было грустно».

Раньше я, скажем, думала о Хохлове из отдела снабжения: «Ну, этому пальца в рот не клади: откусит и проглотит, не поперхнувшись. К тому же — рвач. Недаром в местком прорвался». А теперь каждый раз, когда он приносит что-нибудь на машинку, я стараюсь думать о нем только хорошее. «Просто он расторопный и энергичный. Снабженцу другим быть и нельзя. Кому-то же надо всем этим заниматься. И слава богу, что не мне: я бы не смогла. Он — деловой. И к тому же веселый».

А совсем недавно я убедилась, что новый ход мыслей у меня правильный. Хохлов принес мне как-то целую кучу бумаг: всякие письма, отношения. И потом прибегал тысячу раз их переделывать: то формулировка не та, то обоснование. И все ради того, чтобы выбить один-единственный автобус для сотрудников, то есть для нас, и поехать в воскресенье по грибы.

И о Семкиной тоже не так думала. Раньше, как и другие, считала, что повысили ее по блату: из секретарши сразу куратором стала, короче, из грязи — в князи. А теперь вижу: она талантливый организатор. За полгода сумела наладить работу самого отстающего отдела. И вообще культурная, обходительная.

Раньше, когда приходили к нам гости, я все время беспокоилась: хоть бы не всё съели, чтобы и нам потом досталось. Особенно переживала за копченую колбасу. Теперь мне такие мысли даже в голову не приходят. И не потому, что боюсь — прочтут. Просто привыкла. И все из-за Бориса Михайловича. А он почему-то исчез. Прочно и надолго.

Но вдруг, в самом конце зимы, он снова появился. Одет еще небрежнее, чем обычно, под мышкой — пухлая папка.

— Ну вот, Ирочка, закончен труд, завещанный от бога, — сказал с мягкой, теплой улыбкой. И пока смотрел на меня, улыбка становилась все теплее. — Если можно, зайду за первой главой сразу же, — попросил Борис Михайлович.

— Конечно, заходите! К среде сделаю.

— Так быстро? — удивился он. — Чудесненько! Буду как штык.

Я сидела дни и ночи: хотелось сделать Борису Михайловичу приятное. Он брал работу по частям и каждый раз долго благодарил меня: я уж и ангел, и благодетельница, и умница — потому что ошибки его исправляю: «Грамматика почему-то всегда была со мной на ножах». К концу работы растрогался так, что возвел меня в ранг соавтора:

— Лаура для Петрарки столько не сделала, сколько вы для меня, Ирочка. С первого гонорара идем в ресторан. Вы были в «Праге»? Постарайтесь закончить до праздников…

И я старалась. Как я старалась! Как вчитывалась в каждое слово, в каждую букву: не дай бог, чего-нибудь пропустить. А тут мне сам бог помог: я обнаружила в рукописи Бориса Михайловича фактическую неточность: в том месте, где речь шла о великих завоевателях третьего падишаха, была такая фраза: «Бадауни, приближенный Акбара, его ближайший друг и соратник…» Я бы, конечно, ничего не заметила, если бы не энциклопедия. В то время я уже дошла до буквы «Б» и совсем недавно выписывала: «Бадауни Абдаль-Кадир (1541—1596) — придворный имам правителя Монгольской империи Акбара. Непримиримый суннит, Б. был в оппозиции ко всей религиозной политике Акбара…»

Можно ли его назвать «другом», если он был в оппозиции, пусть тайной, к политике Акбара? Пошла в Ленинскую библиотеку, взяла справочники. Прочитала и про Бадауни, и про Акбара, и про всю династию великих монголов. Убедилась: я права. От одной мысли, что могу что-то посоветовать писателю, у меня темнело в глазах и сердце начинало стучать в горле…

За последней главой Борис Михайлович зашел в пятницу. Я специально так рассчитала: чтобы суббота и воскресенье были свободными. «Устроим настоящий праздник!» — пообещал он.

Я надела свой светлый шерстяной костюм. Исторический писатель тоже явился разнаряженным: в новой темно-синей паре, в белой нейлоновой рубашке и даже при галстуке. Видно, хотел подчеркнуть уникальность момента. На моем столе торжественно лежала рукопись.

— Ну вот… — начала я.

Но Борис Михайлович меня перебил: