Одни сутки войны

Все шло по плану, хотя многое не нравилось командарму. Когда ему доложили, что танки вышли на рубеж непаханного поля, что разведчики захватили пленных и они подтвердили свое «французское происхождение», а также наличие эсэсовской танковой дивизии, которая по расчету времени должна прибыть на исходные для атаки позиции через час-полтора, командарм поднялся и попросил связиста вызвать командующего фронтом.

Его соединили довольно быстро, уже в тот момент, когда новые партии самолетов вывесили в небе САБы, или «люстры» — осветительные бомбы, и тени от их резкого желтоватого света поплыли в узкой прорези амбразуры. Командарм коротко доложил:

— Дополнительные сведения разведчиков заставили ускорить операцию, дальше все прошло по плану. Сейчас выдвигается танковая дивизия. Полагаю, что дальнейшее развитие успеха в глубину преждевременно.

— Почему?

— Пока прошли практически без потерь или почти без потерь. Встречный бой с танкистами заставит втянуть резервы. А ведь плацдарм занят.

— Тем более. Надо двигаться дальше…

— Танкам негде развернуться — кругом леса и болота. Думается, на будущее пригодится…

— Не понимаю, почему на будущее, если боишься сегодня.

— Я-то не боюсь. Но пусть он думает, что мы струсили. Пусть считает, что все резервы выплеснули. А когда он нас начнет спихивать, тут мы его еще и обескровим.

Командующий фронтом долго молчал, видимо рассматривая карту, потом вздохнул:

— Слушай, а ты не стареешь?

— Вот те на!.. — притворно удивился командарм. — Я ж эту авантюру затеял. Так что ж, и затея, выходит, от старости?

Командующий фронтом невесело рассмеялся:

— Ты вывернешься… — Опять подумал и недовольно закончил: — Ладно, будем экономить силы.

Командарм медленно протягивал трубку связисту, но внезапно опять прижал ее к уху.

— Третьего! Срочно! — Подождал, пока соединили, и приказал: — Разведку боем отменяю. Передай соседям. Закрепиться! Выдвигай пехоту и саперов. Мины — прежде всего. — Он отдал трубку и, выходя из дзота, коротко приказал: — Машину! Лебедев, со мной!

16

Танки шли ходко, маневрируя между дубов. Передовой танк заметил отсветы горящих машин, мельтешащие фигурки, и командир приказал «сунуть» туда пару осколочных — артиллерия уже перенесла огонь и без толку крушила теперь черемуховый и птичий разнолесок.

В зеленовато-сизой темноте детали не различались, и механики вели машины, ориентируясь по следам впереди прошедших машин: боялись мин. А если прошел один танк, так по его следу пройдут и другие.

Метрах в пятистах от опушки дубравы механик головной машины дал газ, и десант дернулся. Когда командир орудия выстрелил, гул от выстрела больно ударил по нервам, кое-кто из молодых, прибывших с последним пополнением, приник к вздрагивающей броне и ощутил, как бешено колотится сердце и сохнут губы. Командир выстрелил вторично, и стало совсем плохо, потому что издалека над машиной пронеслась гудящая стремительная болванка, роняя искрящуюся трассу. И в это время рядом с машиной, прерывая все звуки боя, раздался необыкновенно высокий, наполненный смертной тоской человеческий крик.

Какой-то парнишка из пополнения потерял контроль над собой и, спрыгнув с брони, метнулся было назад, но споткнулся о распластанное на земле тело, упал, перевернулся и с ужасом уставился на мертвеца. Но мертвец дергал ногой и медленно поворачивал голову. На его губах пузырилась розовато-желтая от дальних САБов пена, и сами САБы играли в каждом пузырьке. Играли и пропадали.

Это показалось парнишке очень страшным. Увидев, что прямо на него движется тяжелая серая громада танка, он вскочил и истошно заорал:

— Стой! Стой! Стой!

Механик, конечно, не слышал его голоса, но увидел мечущуюся фигурку, а тут еще десант заколотил прикладами по броне. Механик сбросил газ, танк резко встал.

И тут — впереди, с боков и сзади — на танках стали вспыхивать фары. Механик тоже включил свет и только тогда увидел за парнишкой распластанное тело. Он пробормотал: «В такой темени и в самом деле своих подавишь», поработал фрикционами и вывернул машину в сторону от лежащего тела.

Парнишка стоял возле Андрея Матюхина и не знал, что делать. Он впервые попал в бой, да еще в ночной, да еще в десанте, и растерялся. Постепенно мальчишеская жалость пересилила страх, парнишка припомнил, чему его учили в запасном полку. Он расстелил плащ-палатку, осторожно подвинул на нее раненого и отволок за ствол дуба. Мимо проходили танки, и он прыгал возле них, кричал:

— Раненый тут! Раненый!

Но машины проходили мимо, и он, опять-таки еще по-мальчишески, не мог понять, как же это так: лежит раненый солдат, а люди проезжают и никто не остановится, никто не спрыгнет на помощь. Это же противоестественно!

И, распаляясь от явной, страшной по его понятиям несправедливости и жестокости, он все яростнее бросался на машины, а они уходили и уходили в темноту, туда, где рвались снаряды артиллерийского вала, где полосовали открытые пространства парные лучи фар.

Вдруг из-за тяжелых машин вынырнул юркий «виллис» и, чуть не наехав на паренька, резко остановился.

— Чего мечешься? Опупел со страха?! — заорал шофер.