Одно целое

пропасть

между двумя людьми,

прежде чем вырвать

одному из них сердце.

Внутри все сжимается.

Кровь мчит по венам.

Перед глазами плывет.

– Нет. Ни за что.

Мы остаемся, как были, – заявляет Типпи. –

Попробуйте вставить новое сердце

или что там еще можно сделать,

но не надо нас разрезать.

Не говорите,

что другого выхода нет.

Лицо доктора Деррика каменеет.

– Грейс не попадет в очередь на трансплантат,

пока вы соединены.

Мы ничем не можем помочь ей

в таком состоянии.

К тому же ее лекарства

могут нанести огромный вред

твоему здоровью.

Он умолкает, чтобы дать нам время

обдумать сказанное,

обдумать собственную гибель,

и вновь начинает постукивать пальцем

о палец.

Мы все молча глазеем на доктора Деррика,

как на Бога.

Я отпускаю руку сестры

и расправляю плечи.

Доктор Деррик прав:

вся проблема во мне,

во мне и в моем умирающем сердце.

Он хорошо

все придумал.

– Надо попробовать, – говорю. И за нас

обеих: –

Да, так и сделаем.

Мама белеет.

– Нужно все обсудить. Мы примем решение

завтра.

– Или не примем! – добавляет папа. –

Как это так? Что изменилось?

Почему в одночасье все так изменилось?

Доктор Деррик моргает.

– Когда мы встречались в последний раз,

все было хорошо.

Никаких тревожных симптомов.

Но.

Полагаю…

Полагаю, все дело в гриппе.

Вирусные инфекции часто становятся

причиной

кардиомиопатий.

Просто ужасное стечение обстоятельств.

В кабинете вновь воцаряется тишина.

Птичка улетает,

широко расправив крылья.

А потом заговаривает мама. Она хочет знать

цифры.

Она просит доктора Деррика предоставить ей

сухую статистику:

каковы шансы на благоприятный исход

и что нас ждет в противном случае?

– Полагаю, операция может пройти

успешно, –

и больше ни слова.

Я знаю, что это значит.

Я читала отчеты.

Я читала старые газеты.

Когда сиамских близнецов разделяют,

операция считается успешной,

если выживает хотя бы один из них.

Хотя бы ненадолго.

И это,

на мой взгляд,

самое грустное

в том,

как люди нас

воспринимают.

– Дайте мне цифры, – не унимается мама. –

Я хочу знать, что будет, если мы не станем

делать ничего.

Доктор Деррик вздыхает.

Закрывает папку на столе

и подается вперед.

– Если оставить все как есть,

они обе умрут.

Мама начинает плакать.

Папа берет ее за руку.

– Если их разделить,

у них будет шанс,

возможность выкарабкаться,

но я не могу выразить этот шанс в цифрах.

Если бы мог, цифра была бы небольшая.

Совсем.

Мама всхлипывает,

а за ней и папа.

– Я знаю, что новости скверные.

Поезжайте домой.

Обдумайте все хорошенько.

До тех пор – никакой школы, никаких

нагрузок.

Пусть много спят и хорошо едят.

Разумеется, никаких сигарет и алкоголя.

Он вдруг улыбается, словно

у нас есть выбор

и долгие годы на то, чтобы его сделать,

хотя я прекрасно знаю,

что никакого

выбора

нет.

Время уже на исходе.

Бесплатно

Мы сложили всю грязную одежду

в полиэтиленовые мешки

и собрались уезжать.

Перед этим доктор Деррик заглянул в палату

и позвал маму с папой на разговор.

Они уходят с мертвенно-бледными лицами,

а возвращаются немного

повеселевшими.

– Врачи решили провести операцию

бесплатно, –

сообщает нам мама, –

если вы на нее согласитесь.

Мы с Типпи стоили родителям

целое состояние,

но самую дорогую процедуру

врачи готовы провести бесплатно.

Ха-ха, уж мы-то знаем, что доброта

здесь ни при чем.

Независимо от исхода

подобная операция прославит хирургов

на весь мир,

а слава стоит

гораздо дороже денег.

Слон в комнате

По дороге домой папа рассказывает ужасные

анекдоты,

которые мы уже слышали,

но все равно мы смеемся,

громко,

боясь обсуждать насущное.

Мы похожи на беззаботную счастливую семью

из рекламы стирального порошка.

Мы словно бы возвращаемся не из больницы,

а из отпуска, который провели на море,

и с ног до головы покрыты

хорошим настроением,

как загаром.

Мы словно не понимаем, что даже

при самом благоприятном исходе

нам с Типпи достанется по одной ноге,

и мы будем прикованы

к инвалидному креслу

до конца жизни.

Мы словно не отдаем себе отчета,

что я медленно убиваю Типпи.

Мама показывает на «Макдоналдс»:

– Пообедаем?

Обычно в таких случаях

я начинаю ныть о страшных условиях,

в которых содержат животных,

и загонах для коров, полных навоза,

но сегодня мне стыдно, я молчу,

а Типпи облизывается

и перечисляет все вкусы «макфлурри».

Мы подъезжаем к окошку

и едим пахучие бургеры,

пьем густые молочные коктейли,

а за окном ревут машины,

и мы не слышим,

как жуем,

как глотаем

и как дышим.

Даже дома, когда папа варит кофе

(будто он тут живет),

мы делаем вид, что все отлично,

а слон в комнате,

что тяжело хрипит нам в затылки, – всего

лишь мышка, которая боится нас

куда сильнее, чем мы ее.

Ее сердце бьется за двоих

Живи я сама по себе,

сразу после гриппа

я могла отбросить концы.

Но нас двое, и сестра приняла на себя весь

удар,

она поддерживает во мне жизнь,

качая кровь за двоих.

Я – дармоедка.

Но она не жалуется.

Паразит

Схватив мой подбородок холодными

пальцами,

она заставляет меня посмотреть ей в глаза.

– У нас все отлично, – говорит. –

Мы рождены жить вместе.

По отдельности мы умрем.

Губы у Типпи сухие.

Лицо серое.

Она выглядит

старее,

чем все, кого я знаю.

– По-твоему, мы партнеры, – говорю я. –

Но на самом деле я – паразит.

Я не хочу высасывать из тебя

все соки.

– Да брось, Грейс! – говорит она. –