Одно целое

Кофеин носится по ее телу, как сумасшедший,

а последнее время

и по моему телу тоже.

Началось все с жиденького кофе с молоком

по утрам,

чтобы проснуться.

Потом она стала выпивать чашечку за обедом

и еще одну чуть позже…

Оглянуться мы не успели,

как Типпи подсела на эту дрянь.

И хотя я знаю,

что от одной затяжки еще никто не умирал,

Типпи я тоже знаю.

Возможно

– Как прошел день? – спрашивает

миссис Джеймс,

когда мы приходим

в ее кабинет

для разбора полетов.

– Как думаете,

будет вам хорошо

в «Хорнбиконе»?

– Хорошо? – переспрашивает Типпи,

склонив голову набок,

словно впервые слышит это слово,

словно ей требуется перевод.

– Ну да, хорошо, – кивает директриса,

всплескивая руками. – Вам тут нравится?

Вы остаетесь?

Типпи смотрит на меня,

и я улыбаюсь.

– Возможно, – говорит она, а затем

повторяет:

– Возможно.

Ожидание

Все остальные дети

давно разъехались по домам,

Ясмин тоже ушла,

пообещав встретить нас завтра с утра

в комнате отдыха,

а мы все ждем.

Только после четырех

из-за поворота появляется папина машина.

Она резко тормозит и вспрыгивает

на тротуар.

Мы выбираемся из укромных зарослей,

но за рулем видим вовсе не папу.

Слава богу!

Он развалился на переднем сиденье,

багровый,

как маринованная свекла.

А за рулем бабуля.

– Надрался? – спрашивает Типпи,

залезая в машину.

– В хлам! – восклицает бабуля

и пыряет отца в бок накладными когтями,

зачем-то включая дворники –

хотя дождя нет.

– Вчера ходил на собеседование,

а сегодня

узнал, что на работу его не берут, –

говорит бабуля,

как будто это оправдание,

как будто папа заслуживает сочувствия,

как будто ему все еще нужен повод,

чтобы напиться.

Мы с Типпи елозим на месте,

так хочется рассказать кому-нибудь

про наш первый день:

может, было не супер,

зато никто не обозвал нас исчадием ада

и не спросил, сколько у нас влагалищ.

Но мы сидим молча.

Если папа проснется,

то начнет нести такую пургу,

что хоть уши затыкай.

И никто,

никто

этого не хочет.

Другие причины

Бабуля укладывает папу спать,

включает ТВ

и устраивается на диване.

Там она просидит весь вечер –

есть из чего выбрать,

ведь она записала кучу передач.

Дракон у себя в комнате,

смотрится в зеркало,

нацепив трико и пуанты.

Она приседает и прыгает,

ее тело – фонтан.

– Да он теперь всегда в зюзю, –

говорит она,

замерев на секунду,

чтобы глотнуть воды.

Это точно.

Но тут ничего не поделать,

только

стараться быть идеальными

и надеяться,

что это поможет,

что папа будет счастлив

и трезв…

Чего никогда не бывало.

– Ну?.. – говорит Дракон. –

Как прошло?

– Отлично! – выдыхаю я наконец.

Мы с Типпи плюхаемся

на Драконову кровать,

хотя – по идее –

должны бы готовить ужин.

– Решено: мы остаемся, – говорит Типпи,

а я киваю.

В голову сразу лезут мысли

о Джоне –

так и вижу

его ореховые глаза

и руки, испещренные звездами.

Прогоняю его,

этого парня,

с которым только познакомилась,

которого я почти не знаю,

ведь нельзя,

чтобы он был единственной причиной,

по которой мне нравится школа.

Мне срочно нужны другие причины.

Мне нужны еще причины,

не то

я сойду с ума

от влечения.

Никто и не вспомнил

На ужин едим печеную картошку.

Хрустящую кожицу и пушистую мякоть

топим

в соусе из сливочного масла, сыра и тунца.

Мама спросила про школу,

но лицо у нее не такое заинтересованное,

как мы ждали – или надеялись.

Ест она медленно,

разглядывает пузырьки,

что на цыпочках поднимаются

на поверхность

ее минеральной воды,

а папа лежит в кровати,

прованивая белое постельное белье,

отсыпаясь

после виски.

Никто и не вспоминает

про лишнюю картофелину,

остывающую в духовке.

Никто не говорит о том,

что из коридора

несет блевотиной.

Мы беседуем тихо,

с набитыми ртами,

и надеемся,

что завтра все будет

иначе.

Об эгоизме

– Давай-ка обсудим наш визит в церковь, –

говорю,

когда мы с Типпи

укладываемся в кровать.

– Ты из-за сигареты расстроилась?

Господи, Грейс! –

Она вздыхает,

и на секунду

я себя ощущаю ребенком

по сравнению с ней.

– Могла хотя бы спросить.

Нет нужны говорить ей,

что наше дурацкое тело

не расцепилось, как ему было положено,

и если умрет Типпи,

умру и я.

– Извини, – говорит она. –

Можно мне курить?

Я отворачиваю голову

и все тело, насколько это возможно,

к стене.

Что за вопрос.

Если уж Типпи что-нибудь взъелось,

она это получит,

даром что тело

принадлежит нам обеим.

Мне положено злиться,

но я лишь чувствую

зависть:

вот бы и я

иногда

могла быть такой эгоисткой.

Голышом

Я мою голову

и на минутку

оставляю на секущихся кончиках

кондиционер для волос.

Тем временем Типпи

шоркает тело мочалкой

с лавандовым гелем.

Я слегка отстраняюсь

от резкого запаха и мыльных брызг,

затем моюсь

свежим куском миндального мыла.

– А вам не странно видеть друг друга

голышом? –

спросила нас двенадцатилетняя Хелен,

наша кузина,

на прошлый День благодарения,

прямо за праздничным столом,

отчего наша бабуля

едва не подавилась картошкой.

Мы с Типпи пожали плечами,

и все стали ждать

ответа,

делая вид, что не ждут.

Наконец Типпи сказала:

– Когда делишь с сестрой всю жизнь,

ее голая грудь –

это не то,

чему придаешь значение.

Первый обморок

Мы второпях собираемся,

чистим зубы,

я – правой рукой, Типпи – левой,

свободными руками

точно крюками

обвив друг друга за талии.

Вдруг зеркало исчезает,

и Типпи тоже.