Одноэтажная Америка

водитель первой машины продемонстрировал удивительную способность: ехать на юг вместо севера, на восток вместо запада и превратить десятиминутную поездку в почти часовую прогулку. Они также обладают редким даром — делать поездки занимательными. Развороты в неположенном месте — это любимая тактика, применяется неожиданно, поперек полос движения и без предупреждения. Еще одна — это неожиданно разогнаться и… перестроиться! Тем самым разорвать нашу цепочку. Быстрый поворот налево, и автомобили сзади продолжают движение по прямой, в то время как машина-лидер, освобожденная от ответственности, предоставлена сама себе. Съемки фильма идут по расписанию, назначается много встреч. Благодаря шуткам GPS-навигатора и водителя, который ошибается всегда и везде, мы постоянно опаздывали. Но, по счастью, были живы. * * * Въезжая в Беверли-Хиллз, ты понимаешь, почему Лос-Анджелес когда-то считали раем. Неожиданное обилие растительности, узкая дорога вьется около прекрасных домов, гнездящихся на склоне горы. Строились эти дома архитекторами и строителями, которые никуда не спешили и делали свою работу на совесть. Потрясающие виды на горы и до горизонта на гладь Тихого океана. В этих домах очень уютно, много мебели, прохладные кафельные полы, просторные патио и глубокие бассейны. Воздух нежен. Зачем торопиться жить? В одном из таких домов мы встретились с Майком Йорком, недавно получившим гражданство, кино- и театральным актером. Шекспировским стипендиатом. Всегда очень приятно встретить развитого человека. Он был неожиданно мудр в своих суждениях и прост в общении. У Владимира получилось с ним интересное интервью, касавшееся американской политики, театра, кино, телевидения и Шекспира. Меня поразил Йорк, сказав, что его Шекспировская стипендия — это фикция, потому что Шекспира не существовало. Если быть точнее — человек, которому веками приписывались пьесы, был полуграмотен, а реальный автор почти наверняка был видным ученым тех лет. Пока они говорили, я вспоминал того Майка Йорка, которого я помнил: молодой, красивый, смышленый, слегка женственный. Он играл любовника Лайзы Минелли в «Кабаре», одном из лучших фильмов всех времен, по моему мнению. Двое в Германии двадцатых годов. Она — наивная и амбициозная, он — наивный и идеалистичный. Подъем нацизма. Там есть грандиозная сцена. Они едут в машине щеголеватого отпрыска благородного семейства, собирающегося соблазнить их обоих. Они приезжают в маленький город. Его жители, сидя на площади, слушают местный ансамбль. Прекрасная музыка, лица людей красивы, добры. Ансамбль переходит к новой мелодии «Deutchland Uber Alles», и, слушая ее, люди меняются прямо на глазах. Лица становятся жесткими, в глазах огонь, руки двигаются угрожающе. Несколько человек встают и складывают руки в нацистском приветствии. Когда мы уезжали от Майка Йорка, я пожал ему руку и поблагодарил за его работу в «Кабаре». Он был немного удивлен и польщен. На выходе я сказал садовнику-мексиканцу, работающему на подъездной дорожке: «Буэнос диас!» он кивнул и улыбнулся в ответ. Ранним вечером я снова вернулся в Беверли-Хиллз, на ужин в гости к друзьям Марши Хоббз. Черный «Мерседес» был запаркован на изящно изгибающемся подъездном пути, на краю которого начинался потрясающий розарий. Хозяин дома встретил меня очень тепло. Огромный лохматый человечище 195 сантиметров роста и около 125 килограммов веса, одетый в уютные марлевые штаны и темную тенниску. Мы вошли в гостиную, мебель светлых тонов на темном кафеле. Том смешал мне напиток из рома, перечной мяты и какого-то фруктового сока, и он был хорош. Появилась его жена, маленькая, подтянутая, с хорошей фигурой. Прекрасная хозяйка, она была дружелюбной, внимательной и вежливой. Марша приехала с подругой, с которой они вместе собирали деньги на благотворительность. Их очень заинтересовал наш документальный фильм. Я описал наш вояж по Америке. Том был уверен, что из этой истории могла бы получиться хорошая книга. Оказалось, что он работал много лет литературным агентом. И в разговоре стала очевидной его любовь к литературе. Он говорил о старых временах, когда издатели ценили книги. Да, это была их работа, и им нужно было зарабатывать. Люди выбирали издательский бизнес, по словам Тома, из-за любви к книгам. «Они могли опубликовать автора только за то, что он был хорош, отдавая себе отчет в том, что заработают они на этом не сразу». Жаль, что с появлением издательских корпораций те времена ушли в прошлое. Он говорил об этом, как будто потерял что-то очень дорогое. Мне нравился этот человек. В комнату вошла собака — точная копия своего хозяина. Она была гигантской, ее большая голова чем-то напоминала бульдожью. Было абсолютно понятно, что, если она захочет, она порвет тебя на части. Она, наоборот, тыкалась носом в каждого, кто гладил ее, и пускала слюни. Мы ужинали в патио, окруженном ухоженным газоном. Глубокий голубой бассейн выглядел маняще. Ужин был потрясающий. Ребрышки, приготовленные так, что мясо чуть ли не падало с костей, сладкая кукуруза в початках, прекрасный свежий салат. Мы разговорились о разных благотворительных акциях, в которых они участвовали: охрана животных, женщины, подвергающиеся насилию, нуждающиеся дети, местная больница. Все эти проблемы требовали денег и времени. Кто-то упомянул о недавно прошедших демонстрациях. По всей стране сотни тысяч людей маршем выражали свой протест против желания властей усилить борьбу с нелегальной иммиграцией. Десятки тысяч были на марше в Лос-Анджелесе. Почти все из них — латиноамериканцы. И здесь, за столом, что-то изменилось. Мои новые друзья говорили о том, что используют труд иммигрантов. Они работали здесь как уборщицы, повара, няньки, садовники, выгульщики собак. Они построили здесь каменные стены, мыли машины и посуду. Хозяева открыто говорили, что многие из тех, кто работает на них, были незаконные иммигранты. Но так уж здесь было все устроено, а эти недавние события, массовые демонстрации, их расстраивают. «Мне нравится то, как все устроено сейчас», — сказала хозяйка. Некоторые из демонстрантов несли большой мексиканский флаг. «Эти люди не преданы Америке». С тех пор как я уехал отсюда, политическая сила латиноамериканцев очень выросла в Калифорнии, подпитываемая высоким уровнем рождаемости и иммиграцией. Мэр Лос-Анджелеса — испаноязычный, так же как и многие члены и руководители исполнительной власти. Если современные тенденции сохранятся, через два-три десятилетия латиноамериканцев станет больше, чем англоязычных. «Что из всего этого касается лично вас?» — спросил я. «Эти люди пользуются всеми возможными социальными услугами, и, если их численность будет продолжать расти, у нас просто не хватит денег за все это платить. Это может привести к социальной напряженности». Его жена кивнула: «Существует опасность насилия». Он тоже закивал: «Они говорят, что мы здесь захватчики, что это не наша земля». Это было мне напоминанием: да, Калифорния и большинство земель юго-западных штатов 160 лет назад были частью Мексики, а присоединение их к США было следствием мексиканской войны. Авраам Линкольн считал эту войну захватнической и был против нее. «Хорошо, — сказала подруга Марши, — девяносто процентов — это верные американцы. Проблемы создают остальные десять процентов». Марша провела очень много времени в Мексике и хорошо говорила по-испански: «Я знаю их культуру». «Давай поговорим об этом, — сказал я. — Давай предположим, что есть люди, которые хотят вернуть Калифорнию Мексике. Насколько высока вероятность того, что это может произойти? По Конституции штат не может выйти из Союза, так установлено Гражданской войной». Мои друзья озадаченно переглянулись, очевидно, ни один из них не задумывался об этом. Основная проблема была не в Мексике, а в том, в чьих руках была власть. Я ехал обратно в отель и подумал, что нынешний разговор был своеобразным эхом другого разговора, который мог бы состояться в 1848 году на какой-нибудь из южных плантаций. Цветные люди начали развиваться. Они организовывались. Боже правый! Они хотят голосовать! А знаешь, чего они захотят далее? Они захотят ходить в наши школы! Также я подумал о фильме «Кабаре», о сцене в парке. Это неизлечимое высокомерие и глупость элиты и, что особенно важно, то, что есть в каждом из нас: мы очень быстро из абсолютно нормальных людей можем превратиться во что-то совершенно другое. * * * Отец Бойл уже снимался для телевидения и отвечал на вопросы очень умело. Иезуит, он основал Houmboys Industries, программу по работе с членами молодежных банд. Штаб-квартира организации находилась в коммерческом районе многонационального восточного Лос-Анджелеса и располагалась по соседству с химчисткой, двумя мексиканскими ресторанами, продуктовым магазинчиком и отделением полиции Лос-Анджелеса. Мы сидели в простеньком кабинете священника, окруженные большими плакатами. Цезарь Чавес, со своим обычным хмурым лицом, на одном из них. Святой отец говорил о том, что численность банд растет за счет безнадежности жизни и распада семей. Его программа хорошо работала, предлагая членам банд альтернативу — достойное место в обществе. Восемьдесят процентов успеха зависело от возможности найти достойную работу. Houmboys, по сути, было кадровым агентством, которое помогало тысяче людей ежемесячно. Также у этого агентства был и свой бизнес — каттеринг и покраска домов. Здесь были заняты около восьмидесяти человек. Ежегодный бюджет предприятия составлял три с половиной миллиона долларов. Он говорил о необходимости общества объединиться, о необходимости признать, что нет никаких «мы и они», а есть только «мы». Я предположил, что это довольно проблематично, потому что существуют очень серьезные культурные различия между группами. «Нам нужно подчеркивать объединяющие нас черты», — ответил святой отец. Мы сделали перерыв, и я спросил секретаря, где бы мы могли присмотреться к местным людям. Она предложила нам прогуляться по округе, заглянуть в бильярдную и поесть в ближайшем ресторане. В двух кварталах от места нашей беседы я прошел мимо бетонного здания с парой боксерских перчаток, нарисованных на стене. Я вернулся и зашел вовнутрь: большое помещение, в углу возвышался ринг, три больших мешка с песком и две груши у стены напротив. В комнате находились десять молодых латиноамериканцев. В их лицах было то, что у далеких от бокса людей вызывает ощущение незащищенности. Тренер занимался в углу с молодым боксером, примерно десяти лет. Мальчик был высок и строен. Он стоял прямо, подбородок опущен, и исподлобья следил за руками тренера в перчатках. Затем он нанес удар. Левой, правой. Бум, бум, бум… Прямой справа очень сильный, бросок змеи. Тренер отклонился назад и зашел вправо. Мальчик ловко поднырнул, никакого страха. В нем не было ни тупости, ни простоты, он следил за перчатками тренера, еще не осознавая своего удара. Пара почти взрослых боксеров была на ринге. Один из них был в зеленом, он двигался прямо, немного скованно и целеустремленно. Его противник в защитной маске отходил назад и в сторону. Он держал руки низко. Он прыгал и пританцовывал, работая на публику, стараясь скрыть свой страх. Я собрался уходить и увидел двух шестилетних девочек, сидящих на скамье и болтающих ногами, лижущих оранжевые леденцы. В офисе Houmboys я брал интервью у трех бывших членов банд. Самый молодой из них, Альфонсо, был высок и медлителен. Черты ацтека ярко проступали на его лице. Джоуи был самый старший, ему было тридцать с лишним. Хорошо развитая мускулатура под обтягивающей майкой. В его ровном, овальном лице с усами чувствовалась жестокость. Третьим был Джо, он был так же высок, как Альфонсо, но не настолько строен. Квадратное лицо, высокий широкий лоб со странными шишками и вмятинами. Свои черные волосы он зачесывал назад. Непонятна была природа спокойствия, сквозившего в его поведении. Перед интервью один из троих сказал мне, что в детстве над ним сексуально и физически надругались, он просил не обсуждать это при камере. Другой сказал, что был солдатом мексиканской мафии. В комнате было тесно, и мы сидели очень близко, лицом к лицу. Джо сказал, что от лица Houmboys обращался к школьникам. Почти все время говорил он. Используя политически корректные слова, такие, как «семейная дисфункция» и «чужеродность». Он был третьим поколением семьи бандитов. И это было для него нормальной жизнью. Он совершил много преступлений и провел в тюрьме шестнадцать лет. Со времен его юности бандитская этика деградировала, в те дни никто бы не убил человека в присутствии его матери. А сейчас делали даже это. Он процитировал Уголовный кодекс Калифорнии, по которому четырнадцатилетнего подростка можно было судить как взрослого за бандитские действия. «Вам нельзя пить в четырнадцать лет, вам нельзя водить автомобиль, вам нельзя голосовать, вам нельзя вступать в армию, — говорил он. — Неужели справедливо судить четырнадцатилетнего как взрослого?» Я вспомнил, что говорил лейтенант Сторикер по поводу закона об огнестрельном оружии: за незаконное ношение можно было получить большие сроки, поэтому банды вооружали подростков, даже девятилетних. Джоуи сказал, что самый строгий приговор он получил за преступление, которое не совершал. Все остальные закивали. Джо добавил, что тоже совершал преступления, но дали срок и посадили его ошибочно. Я общался уже с заключенными и слышал это и раньше: «Меня подставили…» «Вы оба говорите, что совершали преступления, но вас обоих посадили в тюрьму за то, что вы не совершали. Что вы скажете, если кто-нибудь вам скажет: ну и что, вас же не наказали за все ваши преступления? Вам повезло». Они смотрели на меня и молчали. «Все равно это неправильно», — сказал Джоуи, но что-то поменялось в его голосе. Мы вышли за пределы сценария. «Финансовые возможности общества не безграничны, есть много других проблем. Скажите, зачем тратить деньги на вас, рецидивистов?» Они сказали, что обществу нужно быть менее жестким. Людям нужно больше, чем один шанс. «И даже если мы совершаем плохие поступки — мы не перестаем быть людьми». Это были доводы священника. И они говорили так, как будто сами хотели поверить в это. Но разговор сейчас шел об их собственной ответственности. Джо, у которого шишки на лбу, сказал, что Бог всегда был важен для него, но после того, как он оставил банду, вера приобрела для него еще большее значение. Когда он был молод, он пошел на территорию другой банды, чтобы кое-кого убить. Но пистолет заело. Тот, кого он хотел убить, сбил его с ног, вытащил свой пистолет и четыре раза выстрелил ему в голову. «Я считаю, что Бог сохранил мне жизнь», — сказал он. Я спросил их об основных принципах, сформулированных отцами-основателями. Процитировал преамбулу Конституции о справедливости для всех, процитировал начало Декларации независимости. «Мы считаем очевидным то, что люди созданы равными и наделены Создателем неотъемлемыми правами, среди которых — право на жизнь, свободу и желание счастья». Я спросил, что они об этом думают. Были ли эти идеи значимыми для них самих и их окружения. Несколько секунд они молчали. Затем Джо сказал: «Вам, наверное, будет трудно поверить, но мне этого никто никогда не говорил». Я встал, мы пожали руки на прощание, глядя в глаза друг другу. «Удачи!» — сказал я. Когда я отворачивался, Джоуи, крутой парень, похлопал меня по плечу. * * * Чуть позже я вошел в бильярдную, находившуюся ниже по улице. Пятнадцать столов в большом темном помещении. Дешевые картинки с пейзажами висели на стенах. Около двадцати пожилых латиноамериканцев в соломенных ковбойских шляпах сидели около маленькой барной стойки и вдоль стен. Почти все — с пивом. Некоторые играли в бильярд, остальные наблюдали. И только несколько из них тихо говорили между собой. Это было старое заведение. Меня, единственного белого, осмотрели. Я заказал пиво. У них были изможденные солнцем, темные, морщинистые лица. Тяжелые, мозолистые руки пожилых крестьян. Эти лица напомнили мне о моем студенчестве, когда я летом работал в сливовых садах округа Сонома. Мы работали в сорокаградусную жару, собирая горячие пурпурные плоды с веток, слыша, как они падают на сухую почву. И день за днем я никак не мог поспеть за этими маленькими, тихими людьми. Я работал, чтобы потратить эти деньги, а они — чтобы выжить. Теперь в округе Сонома больше нет этих садов, их сменили виноградники, но мексиканцы все также работали там. Я поговорил с хозяином бильярдной, рассказал ему о нашем проекте, спросил, можем ли мы здесь поснимать. «Я прошу прощения, — сказал я, — я не говорю по-испански и полагаю, что некоторые из этих людей не говорят по-английски». Он улыбнулся и кивнул. Я вернулся в офис Houmboys и спросил секретаря, может ли он найти кого-нибудь, кто мог бы переводить нам. Лулу, примерно двадцати лет, без раздумья согласился. Мы вернулись в бильярдную и подошли к кучке людей. «Добрый день, меня зовут Брайан Кан, из Монтаны. — Они непонимающе уставились на нас. — Я работаю с русской съемочной группой, и мы едем по США, повторяя путешествие двух русских писателей 35-го года». Я сделал паузу для перевода, затем спросил, не желает ли кто-нибудь из них дать интервью о своей жизни и работе. Никто из первой группы не захотел. Из второй группы один согласился, то же самое сделали двое, что играли в бильярд. Когда интервью началось, остальные люди окружили нас. Все три человека работали на земле уже много лет. Они приехали из Мексики по самой первой программе гостевых рабочих. Работали на полях латука, спаржи и помидоров. Они собирали урожай и возвращались домой к семьям каждую зиму. Их ответы на мои вопросы иногда казались мне длиннее, чем переводы Лулу, которые были прямы и однозначны. Работа была тяжелая, но хорошая. Некоторые умудрились перевезти свои семьи в Соединенные Штаты. Один из троих получил американское гражданство. «Америка — это хорошее место. Здесь можно найти работу». Я спросил их мнение о Конституции и Билле о правах. «Конституция — это хорошо, — сказал один. — Она дает возможность работать». Я спросил, считают ли они незаконную иммиграцию проблемой. «Нет. Они неплохие люди, они не торгуют наркотиками, они приезжают сюда работать». Я спросил их о готовности иммигрантов работать за меньшие деньги. Не было ли это проблемой? «Если они будут работать за четыре доллара в час, а вы получаете восемь за ту же работу, будет это беспокоить вас?» Было длительное молчание. «Все должны получать восемь долларов в час». Другие люди подошли поближе, чтобы слышать все. Интервью закончилось, и я поблагодарил Лулу за его помощь. «Я никогда здесь не был, — сказал он. — Я ничего об этом не знал. Я, наверное, вернусь сюда со своими друзьями и поиграю в бильярд с этими людьми». Он извинился: «Мой перевод был неполным. Они говорили о чем-то очень глубоком, но я не мог передать это. Мне нужно вернуться сюда и поговорить с ними», — повторил он. Потом он указал на свою грудь: «Это тронуло меня вот здесь». Глава 11 Техас Члены русской группы всегда были дружелюбны и вежливы со мной. Каждое утро, когда я сталкивался с кем-нибудь из них, он или она улыбались и желали доброго утра, это мелочь, но эта мелочь была не так уж и мала. Когда график очень плотен, а работа напряженная, даже мелочи становятся важны. Мы выехали из Лос-Анджелеса воскресным утром в девять тридцать. Но поток на дороге уже был очень плотный, и только через час он начал рассасываться. Мы наконец вырвались из пригородов в пустыню, в сторону гор, склоны которых совершенно лысые, никакой растительности. Начался подъем в гору, а на придорожном знаке было написано: Выключите кондиционер Во избежание перегрева двигателя. Каждые несколько километров стояли бочки с водой, чтобы можно было залить ее в радиатор. Солнце было уже высоко, и пульсирующий жар чувствовался сквозь лобовое стекло. Сорок пять градусов. Я вспоминал Ильфа и Петрова, которые были в большой американской пустыне семьдесят лет назад. Да, им приходилось терпеть настоящую жару. И, в отличие от нас, они испытали ее в полной мере. Растительность вдоль дороги менялась. В Калифорнии растения были маленькие и колючие. Вся Аризона поросла кустами, и в конце появились деревья. Темно-желтая почва, такого же цвета шкура пустынной косули. Ее сменила земля потемнее, более каменистая, затем за сто пятьдесят километров от Феникса появились знаменитые saguaros (большие кактусы) метров пять в высоту, как будто с поднятыми руками. Они и раньше попадались нам то тут, то там, на пустынном пейзаже. Но я никогда не видел такого — тысячи и тысячи, просто кактусовый лес. Затем появились дома. Не обычные дома, а как будто из видеоигры. Картинки из виртуальной реальности. Их светлый, отталкивающий тепло цвет казался единственной реальностью в них. Их было много, новые, одинаковые, сотни таких домов построили в пустыне. Я вспомнил, как тридцать лет назад мой сокурсник по юридической школе, родом из Аризоны, рассказал мне, что Феникс и прилегающие к нему области существуют за счет огромного подземного водного бассейна. И что уровень воды в нем постоянно опускается. Город в пустыне с тех времен увеличился в три раза и продолжал строиться. Уже за шестьдесят километров от Феникса — разрастающиеся поселки повсюду и все расширяющиеся черные полосы хайвеев, для того чтобы пропустить увеличивающийся поток пожирающих бензин машин. Складывалось впечатление, что нас выбросили на другую планету, в город, спроектированный на компьютере сумасшедшим. Сан-Сити, пригород Феникса, — очень необычное место, здесь проживают сорок тысяч человек и есть одна существенная деталь: у города нет правительства. При всем том, что он выглядит пригородом: уютные, ухоженные дома, изгибающиеся дороги с чистыми машинами на парковках и на обочинах. Иногда американские флаги. Но ты чувствуешь, что чего-то не хватает, но не можешь понять чего. Неожиданно ты понимаешь — никаких детских велосипедов, никаких игрушек на газонах, здесь нет детей. Сан-Сити живет по законам, сформулированным ассоциацией домовладельцев, а не городской управой. В случае с Сан-Сити, как и в большинстве общин для пожилых людей, одно из правил гласит: ни один человек моложе девятнадцати лет не может постоянно проживать здесь. Еще одно правило гласит, что хотя бы один из жильцов в каждом доме должен быть не моложе пятидесяти пяти лет. Мы приехали ближе к вечеру и остановились на большой парковке, около одного из семи местных центров развлечений. Приятные пожилые люди показали нам все классы: хорошо оборудованное помещение для резьбы и полировки камня, гончарную мастерскую и мастерскую стеклообработки. И в каждой комнате люди чем-то занимались, склонившись над столами, ходили туда-сюда и тихо говорили. Все они были одеты в повседневную одежду. Они с гордостью показывали свое умение и поделки. Мы обошли все площадки, аллею для боулинга, теннисный корт — все было приятно, спокойно и чисто. Мы видели около сотни человек. Все они, за исключением двоих, были белыми. Через час Владимир и я сидели в окружении двадцати жителей Сан-Сити. Все они были одеты в просторные тенниски и шорты. Почти все были загоревшие, а на некоторых из них были бейсболки с вышитой надписью «Прайдз». Всюду вокруг мы видели улыбки, появилось легкое возбуждение, когда операторы начали устанавливать камеры. Владимир удивил меня — он начал с цитаты из острокритической книги о Сан-Сити, в которой говорилось, что его жители изолированы от основного общества и живут, как на острове, самодостаточно. Его первые вопросы были очень жесткие: прав ли автор? Изолируете ли вы себя? Как же ваши дети и внуки? Можно ли считать тот факт, что вы практически все белые, отражением ваших расовых предубеждений? Жители Сан-Сити не ожидали этого, и по мере того, как поступали вопросы, на их лицах проявлялись удивление и озабоченность. Через несколько минут они пришли в себя, и их ответы стали более точными и глубокими. Нет, мы не изолированы. У нас здесь живут люди разных возрастов, и мы очень привязаны друг к другу. Мы общаемся с нашими детьми и внуками — они могут провести здесь до двух недель за раз, и мы ездим навещать их. Конечно же, здесь есть представители нацменьшинств. Владимир спросил: у кого-нибудь из вас есть друзья черные? Была смущенная пауза, перед тем как двое ответили — да, мы дружим с одной семейной парой. Это был неубедительный ответ. Еще один мужчина сказал: «Люди выбирают, где они хотят жить». Я спросил: «Так все же, что такое Сан-Сити? Чувствуете ли вы себя изолированными?» Они сказали, что им очень важно, что происходит вокруг, что девизом города было: «Построение полноценного общества». Так же они расшифровали надпись «Прайдз» — это значило: «гордые жители, по своей воле проявляющие заботу об окружающих»; они помогали друг другу, следили, не нуждаются ли их соседи в помощи, готовили еду для тех, кто не мог это делать сам, проверяли, все ли получают должную медицинскую помощь, убирали мусор, проводили обеды в складчину, чтобы люди сблизились, — выглядели они очень честными, когда говорили это. Я спросил, идут ли их налоги на содержание школ? Нет, Сан-Сити изначально был основан вне школьного района, и школы никогда не станут его частью. Для меня это было необычно. Почти во всех районах проживания часть налогов на собственность шла на школу. Я попытался выяснить, сколько друзей имеют эти люди. Я просил поднять руку сначала тех, у кого от одного до пяти. Ни одной руки. От пяти до десяти? Ни одной руки. От десяти до двадцати? Одна рука. От двадцати до тридцати — все остальные. Для Америки — это очень много друзей. В этот вечер у одного из жителей проходил обед в складчину, и наша группа была приглашена. Дом и лужайка были идеальны, а маленький задний двор выходил на берег искусственного озера на пятнадцать гектаров. Легкие волны нежно бились о кромку лужайки, я подумал, что, живя рядом с таким количеством воды, никто бы сильно не переживал о капризах природы. На поверхности мелькали огоньки и отражение домов, окружающих берег. После обеда я подсел к пожилому мужчине с овальным лицом и ухоженной рыжей бородой. Он выглядел молодо для Сан-Сити, так как недавно вышел на пенсию с поста управляющего баптистского детского лагеря. Мы затронули проблему иммиграции, и он с уверенностью начал говорить: «Проблему можно было решить, следуя словам Господа, отраженным в Библии. Законы и люди, кто делает их, вменяются Господом. Незаконные иммигранты нарушают закон и должны быть депортированы. Наше правительство ушло в сторону от основных принципов, а пожизненные политики продолжают держаться на своих постах и исполнять чьи-то интересы». Религиозный фундаментализм стал влиятельной силой в американской политике, но мне были интересны его взгляды. «Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду — если законы и политики вменяются Господом, то те законы, которые вы критикуете, тоже вменяются Господом, так ли это?» Эта неувязка смутила его на мгновение, а затем он повторил: «Закон есть закон! И его нужно выполнять». Я сказал, что в Лос-Анджелесе я брал интервью у священника, восемьдесят процентов паствы которого были иммигрантами без документов. И он считал, что существует закон человеческий и Божий закон и в вопросах морали должен использоваться последний. Баптист не согласился: «Закон есть закон». Он говорил спокойно, дружелюбно, со слегка натянутой улыбкой. Я сказал, что, по моему мнению, Иисус очень заботился о бедных. «Как вы считаете, в чем ваш долг как христианина?» Впервые он задумался перед тем, как ответить. «Мы не можем решить всех мировых проблем. Мы и так уже многое решаем, но очень много денег тратится правительством впустую». «Ваше представление о христианском долге перед американскими бедными? Мы живем в очень богатом обществе». Он подумал опять. «Абсолютно ясно из Библии, что очень немногие попадут в рай, большинство же останутся на месте». Я понял это примерно так — что Иисус будет строго судить людей по их преданности вере и что только он будет решать, насколько хорошо они выполняли свой христианский долг на всех фронтах, включая заботу о бедных. Суждение было частное, а не общественное. Политических действий соответственно не требовалось и не могло быть. Я спросил его о программе молодежных лагерей, в которых он работал. И он ответил, что полицейский департамент отправлял городских детей в лагеря. Здесь им читали лекции по религиозным предметам, а в остальное время они занимались активным отдыхом на природе. Я спросил, были ли попытки оценить результаты работы педагогов, изменилось ли что-нибудь в жизни этих детей. «Нет». Все наше путешествие мы говорили со многими людьми — либералами и консерваторами, богатыми и бедными, религиозными и не очень. И чаще всего их ответы были результатом их раздумий над этими вопросами. Чувствовалось, что эти проблемы глубоко затрагивали их. Этот человек был абсолютно другой. В нем не чувствовалось никакой борьбы, сложностей либо противоречий в жизни. Он как будто и не жил… Я продолжал рассуждать о Сан-Сити по дороге в мотель. Они вправду жили анклавом — очень изолированно от остального общества; они были почти все белые, пенсионеры зажиточного среднего класса, которые нашли и полюбили уютное место. Его стерильная чистота оставила меня безразличным. Но все-таки осталась одна недосказанность — эти люди уехали из нашего жесткого, подвижного общества и выстроили что-то другое, что-то очень свое, они были опорой друг другу и верны друг другу. Они организовали свое собственное общество, общество, которое мне не нравилось, — но это было их общество. * * * Чтобы попасть в Эль-Пасо из Сан-Сити, нужно проехать практически через всю Аризону и весь Нью-Мексико. Туда ведет федеральная трасса номер 10, инженерный шедевр, пересекающий всевозможные ландшафты с минимальными искривлениями и перепадом высот, он как бы отделяет вас от земли. Как автомобильные кондиционеры, федеральные шоссе — еще один шаг в сторону от реальной жизни: одновременно они и улучшают жизнь, и обедняют ее. Мы проехали Драгун в Аризоне. Я смотрел на горы к югу от нас, последнюю крепость Кашиза. Лидер редкого дарования, вождь апачей, он собрал воедино отчаянно сражавшиеся племена и превратил их в очень эффективную боевую машину. После десяти лет войны с белыми его загнали в скалистые каньоны, которые еще не были завоеваны армией США. Мы съехали с автострады на заправку в Лордсбурге, Нью-Мексико. Один из моих друзей родился здесь, и, пока остальные отдыхали, я прокатился по городу. Как и в большинстве маленьких городков на Западе, промышленный район представлял собой одну-единственную длинную улицу. Он вымирал. Здания заброшены, заросшие парковки, только пара магазинчиков продолжала работать. Старое шоссе, проходившее через город, оживляло торговлю. А замечательное федеральное шоссе — наоборот. Через тринадцать часов мы приехали в Эль-Пасо. Я помнил этот город и ездил на арендованной машине в Нью-Мексико на переговоры. Двигаясь по четырехполосному шоссе, я рассматривал долину за оградой, поднимающуюся к горизонту, она была утыкана домами. Это были не обычные дома, а какие-то хижины среди пыльных дорог. Голая земля и редкие, борющиеся за выживание растения. Вся местность выглядела как после бомбежки, и люди строились буквально из ничего. И неожиданно я понял. Я смотрел на Мексику. Согласно плану, мы должны были снимать пограничный переход Эль-Пасо, которым Ильф и Петров воспользовались в 35-м году. На следующее утро я оставался в машине, в то время как Владимир и группа направились к длинной веренице машин, ожидающих своей очереди для проезда в Мексику. Владимир вернулся через двадцать минут, сняв репортаж, операторы должны были присоединиться к нам после видовых съемок. Через полчаса Алена Сопина, очень встревоженная, подбежала к машине: «Брайан, быстрее, они арестовали группу!» Съемочная группа занималась своим делом, объяснила она, когда вооруженные люди в темной форме подошли к ним и сказали Валерию, что они нарушали федеральный закон, снимая государственное учреждение без разрешения. И арестовали всю группу. Валерия, Артема, обоих операторов, помощника, звукорежиссера и даже водителя: увели всех. Алену не арестовали только потому, что пограничники не поняли, что она тоже была членом группы. — Где они сейчас? — Я не знаю. Я видела, микроавтобус поехал в город, — сказала она, указывая на север. — Я думаю, они были в нем. — У вас есть разрешение снимать переход? Еще в пути мы обратились в Государственный департамент и получили разрешение. — Замечательно, бери его с собой. Было решено, что Владимир останется в машине, а Алена и я отправимся на пограничный переход. Если всю группу отправили в город, то их будет проблематично найти. Я решил, что первым делом нам следовало обратиться в пограничный контроль, который находился под арочным навесом над территорией перехода. Там же машины, въезжающие в США, подвергались осмотру. Я пересек очередь из машин и увидел двух служащих в форме, направляющихся ко мне, когда мы подошли друг к другу, один из них спросил: — Вы Брайан? Я был поражен. — Да, как вы узнали? Он протянул мне мою визитку. — Один из русских дал мне ее. — Где они находятся? — Вон там. Они там, — сказал он, указывая на здание, в которое я направлялся. Слева от нас понуро сидела вся группа. Я был так рад их видеть. Я абсолютно убежден, что все проблемы разрешатся, улыбнулся и сказал по-русски: «Ничево». Никто не улыбнулся мне в ответ. Я повернулся к четырем пограничникам, стоявшим за стойкой напротив, со сложенными на груди руками и серьезными лицами. Всем своим видом они давали понять: «Попались!» После 11 сентября все в мире изменилось. Был введен запрет на съемки государственных зданий. Вполне резонно. Но эти служащие вели себя так, будто эти очереди из автомобилей и бетонные здания были важным военным объектом, и они только что захватили банду террористов. Все это выглядело глупо. — Здравствуйте, я Брайан Кан из Монтаны! — улыбаясь, сказал я. — Я могу вам чем-то помочь? Никто не двинулся. — Ваша съемочная группа была арестована во время съемок государственного учреждения, это серьезное нарушение! — Вообще-то это не моя съемочная группа. Я член этой группы. Я беру интервью у людей. Я вкратце рассказал о проекте и закончил: — Миссис Сопина — наш продюсер. У нее есть письмо с разрешением от Государственного департамента. Если бы вы видели их расстроенные лица. Офицер Томас взял письмо и внимательно прочел его. — Мы должны проверить его подлинность, — сказал он с подозрением в голосе. — Нас никто не информировал ни о чем. — Я очень сожалею об этом. Что мы можем сделать, чтобы решить эту проблему? Офицер Томас стоял, продолжая рассматривать письмо Государственного департамента. — Ну, для начала мы все проверим. Другие офицеры, наверное, чувствовали себя глупо с оружием в руках. Постояв немного, они удалились. Офицер Томас вернулся в сопровождении двоих гражданских, они начали исследовать письмо. — Эти детективы выяснят подлинность документа. — Замечательно. Как они собираются это сделать? Длинная пауза. — Скорей всего, мы свяжемся с Государственным департаментом. Офицеры в штатском исчезли вместе с письмом. Я развернулся и стал наблюдать за зоной досмотра через стеклянные двери. Несколько сотрудников смотрели за тем, как остальные осматривали салоны и багажники. Один сотрудник с коричневым лабрадором, натасканным на поиск наркотиков, прохаживался вдоль автомобилей. Хозяева автомобилей стояли неподалеку и молча ждали. Обыск закончился, и один из офицеров помахал пластиковой бутылкой перед собакой. Пес схватил ее и, озабоченно махая хвостом, принялся разрывать на части. Все водители и агенты рассмеялись. — Так вы говорите, это русский проект? Кто главный? — Главный ведущий — Владимир Познер. Он выглядел удивленным: — Он кем-нибудь доводится тому мужику с телевидения? — Очень близко. Это он и есть. Лицо офицера Томаса осветилось: — Правда? Я его большой почитатель. Знаете, он большая звезда сейчас в России. — Он помолчал. — Но не мог же он приехать сюда со всем этим разбираться? Я не думаю, что офицер Томас был более заинтересован в том, чтобы «разобраться со всем здесь», нежели просто увидеть Владимира. — Он в машине на большой парковке. Алена вам покажет. Офицер кивнул, и они отправились туда. Через несколько минут они вернулись, разговаривая и улыбаясь, а офицер Томас представил всем Познера. Мы сошлись на том, что быстрее всего будет просмотреть записи и стереть все кадры, на которых было видно само здание. Два сотрудника погранслужбы и Валерий уставились в объектив, просмотрели весь материал, и через пятнадцать минут все было закончено. Офицер Томас принес назад письмо Государственного департамента, которое к тому времени уже проверили, и мы попрощались со всеми. На прощание Томас сказал: — Если бы только нас предупредили, мы бы провели для вас экскурсию. * * * От Эль-Пасо до Хьюстона тысяча двести километров, и мы на своем собственном опыте убедились, что Техас очень большой штат. Час за часом мы ехали по «горной стране» восточного Техаса. Это было подходящее название. Низкие, пологие холмы простирались к северу и югу до горизонта. Темно-зеленых пучков растительности было очень мало. Плодородный слой не толще листа бумаги. В пятидесяти ярдах от дороги появился металлический указатель. На нем красивыми буквами было написано «US Investments. Сварка. Эвакуация». Далее следовал номер телефона. Я смотрел и не верил своим глазам. С одной стороны, это казалось абсурдом, с другой стороны, это было наглядное выражение американского («Я смогу!») оптимизма. Я готов был поспорить, что, кто бы ни написал это объявление, он был хорошим сварщиком и он наверняка смог бы эвакуировать вашу машину и, может быть, чем черт не шутит, что-то понимал в инвестициях! Через какое-то время подъем закончился, появились высокие цветущие дубы, маленькая речка и человеческое жилье. Мы остановились пообедать в ресторане «Хитчин Пост» («Приют автостопщика») в Озоне. Его фасад не был окрашен и посерел от погоды. В Калифорнии такой фасад был бы искусственным, кому-нибудь пришлось бы искать старые доски и использовать их, чтобы придать зданию старый вид. Но здесь Техас, и, войдя внутрь, ты убеждаешься, что «Хитчин Пост» стоит здесь очень давно. Это был старомодный стейк-хаус, с толстыми чайными кружками и консервными банками вместо стаканов. У всей группы загорелись глаза, когда официантка пронесла мимо стейки на ребрышках размером больше самих тарелок. Все члены группы заказали стейки, и, наблюдая за тем, как они ели, я подумал, что не рискнул бы отнять у них порции. Мы вышли на улицу и увидели Ивана Урганта, облокотившегося на столбик проволочной ограды, настраивавшего свою новую гитару, купленную в Лос-Анджелесе. Он заиграл «Кантри Роуд» и спел отлично своим глубоким голосом: Take me home, country road, to the place I was born West Virginia, mountain Momma, take me home, country road… Эта песня очень подходила к нашему путешествию… Глубоко за полночь мы приехали в Хьюстон и остановились в отеле с очень экзотическим названием «Хамбл Экзекутив Сьютс» («Роскошные апартаменты скромняги»). На следующее утро мы выехали на север, в Ливингстон, в одну из многочисленных тюрем штата. Мы должны были взять интервью у четверых преступников, приговоренных к смертной казни. Тюремные правила ограничивали число посетителей четырьмя. И Владимир с двумя операторами и звукорежиссером отправились туда, остальные остались ждать в городе на парковке Вел-Марта. Русские любят Вел-Март, и не только в Техасе, как будто в каждом из них стоит мощнейший магнит, потому что каждый раз, когда мы въезжали в город, где есть Вел-Март, — вся группа отправлялась туда. Студия платила своим сотрудникам по семьдесят долларов в день на еду, но я имел все основания подозревать, что большая часть денег уходила на покупку CD и