Одноэтажная Америка

, а также разной электронной техники в дешевом оптовом отделе. Что-то странное было в американских Вел-Март, эта странность была связана не только с низкими ценами, но и с правилами найма. И еще одна вещь я лично проверял эту цифру: сорок восемь процентов детей работников этой сети были застрахованы по государственной программе, созданной для тех, кто живет в бедности или нищете. И, как дополнение, критики компании утверждали, что открытие магазина этой сети в любом городе обрекает многие частные и семейные предприятия, являющиеся важной и неотъемлемой частью местного сообщества, на гибель. Сидя на парковке в Ливингстоне, я поделился этими фактами с несколькими членами группы и добавил, что лично я предпочитаю не делать покупки в Вел-Марте. Они согласно покивали, повернулись и опять пошли за покупками. Меня беспокоило, что мы так ни разу и не встретились с хозяевами ферм и ранчо. Ильф и Петров встречались с ковбоями, ведь сельское хозяйство остается важным элементом экономики США. Нам повезло, что мы натолкнулись на фермерскую ярмарку в Сан-Франциско, но мы так ни разу и не побывали на ранчо или ферме. Техас — это штат ранчо. И, сидя на парковке, я пытался придумать, как бы заполучить хозяина ранчо на интервью, обойдясь без долгих переговоров. Прямо напротив нашей машины стоял белый пикап, на его бампере была наклейка с ковбоем, ловящим быка на аркан. Еще одна была на заднем стекле с молящимся мальчиком «…И мою лошадь тоже! Аминь». Наверняка хозяин пикапа был наездником, и, судя по потрепанности инструмента в кузове, скорее всего он был помощником на ранчо. Пять минут спустя высокий стройный человек подошел к автомобилю. На нем были заношенный стетсон и растоптанные ковбойские сапоги. Я вышел к нему навстречу, протянул руку и представился. «Это может показаться странным, но мне нужен ковбой, у которого есть лошадь, и, я полагаю, вы ездите верхом?» Он удивился, потом улыбнулся, во рту не хватало двух зубов. Америка не бездушная страна. Но некоторая опаска в общении с незнакомцами считается нормальной. В провинции общество не так раздроблено, менее эгоистично, жизнь здесь течет медленней. Людям здесь нужно время, чтобы оценить обстановку, чтобы понять что-то новое. Провинциалы также считают, что горожане относятся к ним свысока. Поэтому я обстоятельно объяснил ему суть нашего проекта, добавив при этом, что мы не смогли договориться ни с кем из его коллег. Не хотел бы он дать интервью о жизни на ранчо, желательно на месте, рядом с лошадьми и скотом? Какое-то время он раздумывал. «Я, конечно, могу это сделать, — сказал он, — но сегодня я работаю с чужими животными. Народ здесь слегка насторожен по поводу своей частной собственности, а хозяин этого стада сейчас вне города. Так что я не могу пригласить вас на ранчо». А не мог бы он посоветовать кого-то, кто мог бы нам помочь? Он указал через дорогу. «Видите этот автомагазин? — спросил он. — У сына хозяина есть ранчо, его зовут Марк Мур. Классный парень». Перейдя дорогу, я прошел мимо блестящих автомобилей и вошел в здание. Подошел продавец и предложил свою помощь. И опять я обстоятельно рассказал о проекте. «Один ковбой через дорогу сказал мне, что здесь мне могут помочь найти Марка». Продавец внимательно выслушал меня, глядя мне в глаза. «Я сейчас ему позвоню». Он вышел на улицу, поговорил с кем-то по сотовому, затем он вернулся и протянул мне телефон. «Он поговорит с вами». Еще раз я рассказал о проекте. Марк Мур согласился встретиться с нами на семейном ранчо после того, как освободится Познер. Через полчаса Владимир заехал на парковку и вышел из машины. С ним явно что-то случилось. Его лицо покраснело и глаза сузились. «С тобой все в порядке?» Он выпил воды и долго молчал. С ним все в порядке, сказал он, просто сильно расстроен. Смертник был черный, двадцати двух лет, грамотный и умный. Он убедительно говорил о своей невиновности. Описал свою юность в банде, единственном месте, где он был кому-то нужен, где он был частью чего-то. Абсолютно не верил в справедливость правосудия. «Среди смертников нет ни одного, у кого есть деньги», — сказал он. Техасские суды назначают частных адвокатов для защиты неимущих людей. Но ни одного компетентного среди них нет. Заключенный считал, что американская мечта, «плавильный котел» и «правосудие для всех» — это просто фантазии. Познер попросил его закончить предложение: «Для меня быть американцем значит…» И он сказал: «…Абсолютно ничего». Еще один заключенный сказал, что не верит никаким апелляциям, но он должен надеяться, потому что без надежды он погибнет наверняка. Владимир, рассказывая это, переживал всю историю снова. Он не был уверен в невиновности людей, но абсолютно точно было то, что в той части страны, где доминируют белые, надежды на честный суд не было никакой. В Америке три с половиной тысячи осужденных на смертную казнь. Познер считал, что система порочна: вынесение приговора о смертной казни зависит от цвета кожи и денег, а не от правды. * * * Мы встретили Марка Мура на семейном ранчо на юге города. Ему было двадцать восемь лет, его немного квадратное лицо было чисто выбрито, на голове соломенная шляпа. В рабочей обуви, жуя табак, он смотрел на нас с любопытством в глазах. Он был от природы застенчив. Уже третье поколение его семьи владело ранчо, его дед был издольщиком, он пахал землю. Марк учился в колледже, затем занимался банковским делом. Но в выходные, пока его друзья смотрели футбол или ездили в Хьюстон, Марк работал на ранчо. Он никому не говорил об этом, но в какой-то момент ему стало ясно, что все-таки его сердцу милей животные и земля. Так что он оставил банковское дело и вернулся на ранчо. В нашей стране не принято, чтобы мужчина оставлял высокооплачиваемую, успешную карьеру для чего-то, что дает меньше денег. «Не особенно много заработаешь скотоводством», — сказал я. «Да, не особенно много заработаешь на скоте, — повторил он. Затем добавил: — Но я не говорил, что совсем ничего». Он показал нам своих лошадей, ведя разговор и поглаживая шею одной из них, нежно, но без сентиментальности. Иметь ранчо — это тяжелая работа, и здесь должны работать жесткие люди. Марку Муру была присуща стойкость, но он не был жестким человеком. Владимир спросил его, что больше всего волнует его, как американца. «Я думаю, мы теряем веру в Бога. Некоторые пробуют применить фразу «Мы верим в Бога» даже к деньгам». Познер настаивал: «Ты говоришь, что, как американец, ты обязан верить в Бога?» Марк подумал: «Нет, я не так сказал. Это Америка. И вы имеете права. И даже право — не верить в Бога». Может быть, потому, что они жили в маленьких общинах, была какая-то учтивость и тонкость у большинства сельских жителей. Так что я был удивлен тем, что, когда интервью закончилось, Марк сказал: «Я почти настаиваю, чтобы вы, ребята, поехали со мной на другое ранчо, ниже по реке. Я хочу, чтобы вы увидели это». У нас было запланировано другое интервью в Хьюстоне, но от такого приглашения мы не могли отказаться, и я прыгнул в его грузовичок. Наш караван поехал следом. Двигаясь по дороге, мы проехали мимо черного мужчины, работающего рядом с маленьким домом, Марк помахал рукой, и он махнул в ответ. «Это мой арендатор», — сказал он. Я спросил, каковы расовые отношения в этой части страны. — Довольно сносные, — сказал Марк. — Джаспер в пятидесяти милях отсюда. Тот самый город, где они волочили беднягу. Но здесь дела обстоят неплохо. Я помнил это ужасное преступление, совершенное несколько лет назад. Черного мужчину привязали к машине и таскали до тех пор, пока он не умер. — Людей тут принимают за людей. Вряд ли вы услышите это слово на букву «Н», может, все еще где-нибудь на западе Техаса. — Он помолчал. — Я просто думаю, что мы должны смотреть в будущее, а некоторые люди все еще придерживаются старых взглядов. Как сто сорок лет назад. — Что ты имеешь в виду? — Рабство. Я не думаю, что работу сейчас должны давать, полагаясь на расовые предрассудки. Я понял его утверждения, но я видел вещи немного иначе. — Мне 59, и я помню, когда Верховный суд объявил вне закона расовую сегрегацию в школах. И я помню совершенно ясно, когда в шестидесятых, в конце концов, Конгресс гарантировал черным право на голосование. Это все происходило на моей памяти и как будто недавно. У нас была долгая история дискриминации, и, я думаю, это все еще встречается. Он слушал. Мы свернули с мощеной дороги на узкую тропу — просто две колеи. Я повернулся назад удостовериться, что наш караван едет за нами. Тропинка плутала по высокой траве, по обеим сторонам тропы пасся скот. Дорога спускалась в лощину, под колесами был песок, и руль проскальзывал. Городская и сельская жизнь учит разным вещам, и я знал, что выросшие в городе русские в другой машине думали обо всем этом: «Куда, к черту, мы едем? Мы можем здесь застрять!» — Эти ребята переживают, как бы не застрять, — сказал я. — Да нет проблем, — сказал Марк, с уверенностью человека, который живет в деревне. — У меня есть цепь, и, если они застрянут, я просто вытащу их. Он остановился возле деревьев. Впереди была река, и было видно песочный берег на другой стороне. Вода была мутная. Он смотрел на безмятежную воду. Чудесная голубая цапля медленно взлетела неподалеку. — Это место какое-то особенное для тебя? — выпалил я неожиданно, но было уже поздно. — Здесь я сделал предложение моей жене, — сказал он со стеснительной улыбкой. Пока мы ехали, Марк сказал: — Можно мне спросить тебя кое о чем? Там, на ранчо, Владимир, как мне показалось, говорил довольно сильные вещи о Боге. — Ну да, у него сильные убеждения. Он атеист. — На самом деле? — его глаза расширились от удивления. — Да! И, как человеку, имеющему двойное гражданство — русское и американское, — ему важно, чтобы люди понимали, что у него есть такое право, как у гражданина. Я рассказал ему о том нашем ужине с Познером в Москве. В нашей беседе я продекламировал преамбулу к Конституции: «Мы, народ Соединенных Штатов, дабы образовать более совершенный союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать всеобщему благоденствию и закрепить блага свободы для нас и потомков наших, торжественно провозглашаем и устанавливаем настоящую Конституцию для Соединенных Штатов Америки». Когда я закончил, Владимир посмотрел на меня и сказал: — Разве ты не чувствуешь, как мурашки бегут по твоей спине? Марк посмотрел на меня. — Я не хочу быть старомодным, но я хотел бы, чтобы вы поняли — я вырос с Библией, и я никогда не встречал никого, кто не верит в Бога. Как может кто-то иметь внутреннюю мораль, если он не считает Бога частью своей жизни? Возьмите, к примеру, меня. Мне нравятся прекрасные женщины, но я уже женат на одной. Я могу смотреть на других женщин, но я не могу их трогать. — Хорошо, возьмем для примера меня. Я не думаю, что Бога нет, но у меня нет способа этого узнать. Я много думал об этом и пришел к тем же самым моральным выводам, которые ты использовал, комментируя ситуацию в Ираке. Ты сказал, что задавал вопрос сам себе, готов ли ты разрешить своему сыну воевать там. Для меня это совершенно точный вопрос: это значит, твой ребенок, мой ребенок и такие же чьи-то дети будут воевать там. Если я не готов позволить моему сыну поехать туда, как я могу поддерживать то, чтобы посылали чьих-то детей? Мы только что узнали друг друга, но я должен воспринимать тебя как человека, точно такого же, как я. Это мое понятие морали. Марк Мур слушал — честный, открытый и принципиальный. * * * Мы проехали по низкому мосту, пересекающему маленькую речку, которая вытекала, будто из романа Марка Твена. Медленно движущаяся вода, пышные дубы вдоль берега. Пришло время сделать остановку, дорога привела машину под уклон, и мы свернули на маленькую парковку. Все, кроме меня и Познера, вышли размять ноги. Через некоторое время мы посмотрели вокруг и не увидели никого. Видимо, они спустились вниз по тропинке, ведущей в лес. Мы вышли из машины и пошли вслед. Ограждения тянулись около сорока ярдов между деревьями и заканчивались на площадке выше границы озера. Дубовые деревья подчеркивали зеленую линию берега. На белой металлической табличке было написано: «Заповедник дикой природы штата». Люди Техаса оберегали это место от вмешательства. Члены нашей команды любовались бутонами лилий, густо покрывающих озеро метров на пятнадцать. В чистейшей воде были видны головы трех маленьких крокодильчиков. Головы были примерно сорока сантиметров, и я предположил, что полная длина животных должна быть около метра с половиной. Мы все были очарованы этими дикими древними созданиями. Близко к противоположному берегу я заметил в воде какое-то бревно, оно казалось черным по сравнению с травой, что привлекло мое внимание; вода, казалось, слегка рябила возле этого места. В недоумении я присмотрелся внимательно. Потом я понял, что бревно движется. Гигантский аллигатор направлялся прямо на нас. Он пересекал озеро с большой скоростью. Вода бурлила сзади него, от движений его огромного хвоста, движущегося из стороны в сторону, как маятник часов. Тик-ток, тик-ток… Он был в половине пути от нас, потом в ста метрах, пятидесяти, приближаясь неумолимо, как поезд. Маленькие крокодильчики вдруг почувствовали его присутствие и бросились врассыпную. Большой аллигатор игнорировал их, направляясь прямо на нас. Он остановился возле лилий, в пятнадцати метрах от берега. Его огромная голова была покрыта гребнями и шишками, и я на взгляд прикинул — расстояние между его глазами было около тридцати сантиметров. Кто-то из нашей команды начал тяжело шутить, борясь с элементарным страхом. Владимир и я стояли тихо, испытывая благоговейный страх. Здесь присутствовал чудесный старый мистер, возможно, четырех метров длиной. Его прямое происхождение возвращало нас на миллионы и миллионы лет назад, к эпохе динозавров. И не он, а мы, люди, были здесь новенькие и беззащитные. Он смотрел на нас, оценивая. Затем его голова медленно погрузилась в воду, и он исчез. Глава 12 Луизиана Баннер был около двадцати футов длиной: «АНГОЛА». ЕЖЕГОДНОЕ РОДЕО — ОКТЯБРЬ 8, 15, 22, 29. ПУБЛИКА ПРИГЛАШАЕТСЯ. Спонсор КОКА-КОЛА. Самое интересное, что этот баннер висел при входе в исправительную тюрьму «Ангола» штата Луизиана. «Ангола» была, возможно, самой печально известной тюрьмой Америки. Тридцать лет назад мой отец был адвокатом у одного заключенного «Анголы» — афроамериканца, писателя, Эверета Джексона. Эверет еще подростком попал в тюрьму за вооруженное нападение, его приговорили, если мне не изменяет память, к сорока годам лишения свободы. Вскоре отец умер и так и не успел вызволить Эверета из тюрьмы. Тогда я решил сам помочь ему. В то время я работал супервайзером штата Сонома. Сначала я подал прошение, которое в конце концов было удовлетворено управляющим Луизианы. Эверет много рассказывал мне об «Анголе». Я знал, что в тюрьмах Калифорнии очень жесткий режим. У «Анголы» была своя история. Против нее несколько раз выдвигала обвинения американская Общественная палата гражданских свобод. Суть обвинений сводилась к тому, что условия содержания в тюрьме нарушают Восьмую поправку к Конституции, которая, в свою очередь, запрещает «жестокие и чрезмерные наказания». В 1869 году штат Луизиана арендовал у собственника плантации «Ангола» восемь тысяч акров земли под исправительную тюрьму. Хозяином плантации был бывший мэр конфедерации Сэмуэль Джеймс, глава всей тюремной системы штата. Публичные безобразия и зверства в этой тюрьме привели к тому, что в 1901 году штат все-таки выкупил эту землю у семьи Джеймсов, восстановив тем самым государственный контроль в «Анголе». На сегодняшний день площадь тюрьмы составляет уже восемнадцать тысяч акров. Каторжные работы в этой тюрьме всегда были тяжелыми. Осужденные день за днем под палящим солнцем возделывали землю, строили набережные на реке Миссисипи. И за многие годы «Ангола» заработала репутацию самой жестокой тюрьмы Америки. Эверет Джексон, выйдя из тюрьмы, весил восемьдесят два килограмма при росте сто семьдесят пять сантиметров. Он был в прекрасной физической форме, ни капли жира, только накачанные мышцы. Когда я сказал ему об этом, он ответил: «Чтобы выжить в «Анголе», ты должен быть сильным». Когда мы приехали в «Анголу», нам показали отчетные документы, в которых говорилось, что условия содержания заключенных стали намного лучше, исключительно благодаря начальнику тюрьмы. И на сегодняшний день в «Анголе» прогрессивная тюремная система. Я не поверил в это. Для начала мы остановились в центральном административном офисе. В садах росли ухоженные тропические растения. В девять утра было уже жарко, но кондиционеры работали исправно. Мы зашли внутрь. Нас встретил высокий изможденный мужчина с русыми волосами. Не представившись, спросил: «Это вы русская группа?» Потом он провел нас в кабинет начальника тюрьмы, для того чтобы мы смогли обсудить характер наших съемок. Начальника на месте не оказалось. Сопровождавший нас мистер Янг управлял деловым офисом тюрьмы. Он сказал, что начальник тюрьмы разрешил съемки, и спросил, что бы мы хотели посмотреть в первую очередь. Он выслушал Владимира и предложил начать съемки с тюремной часовни в основном корпусе. Затем мы сможем посмотреть, как заключенные работают на полях. В конце он пообещал организовать для нас ланч. Мистер Янг повез нас на большом белом мини-вэне мимо ухоженных полей. Белый офицер на лошади наблюдал за шестью черными заключенными, стригущими высокую траву. В дороге я задавал вопросы: — Сколько в тюрьме заключенных? — Около пяти тысяч. Территория «Анголы» находится под постоянным наблюдением охраны. У нас работает много людей. Так что вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Восемьдесят восемь процентов заключенных содержатся здесь без права освобождения на поруки. Большинство из них попали сюда за убийства, изнасилования, вооруженные ограбления или наркотики. Многие умрут здесь, — сказал мистер Янг. — Люди какой расы здесь содержатся? — Семьдесят процентов афроамериканцы, остальные — белые. — Какой расы заключенные из местного населения штата? Он не знал. — Какой расы работники тюрьмы? — Пятьдесят процентов черные и пятьдесят процентов белые. — Раньше в «Анголе» было много жестокости, — сказал я. — Как дела сейчас? — Случаи жестокости между заключенными снизились на сорок процентов с тех пор, как к нам пришел новый начальник тюрьмы. — Как проходит родео в «Анголе»? — Дважды в год мы проводим родео, в котором участвуют около ста заключенных. Билеты продаются по десять долларов, и все сборы идут на различные тюремные программы. — Тюремная ферма все еще существует? — Да, конечно, — ответил мистер Янг. — Все заключенные работают на ней. Новенькие начинают с работы на полях. Работа — лучшее лекарство для заключенных. У нас есть целая программа, разработанная начальником тюрьмы, специально для заключенных. — И что это за программа? Какова ваша миссия? — спросил я. — Работники исправительной тюрьмы «Ангола» штата Луизиана обеспечивают спокойствие и безопасность местного населения, заключенных и наемных работников. Нашими основными задачами являются — развитие образовательных и медицинских программ, а также поддержка различных социальных служб. Мы даем возможность каждому заключенному стать нормальным членом общества. Потом Янг добавил: «С приходом нового начальника обстановка в тюрьме совершенно изменилась. Вы это увидите». Мы остановились около тюремной часовни, которая располагалась в новом скромном здании, окруженном колючей проволокой. Часовня строилась под личным руководством начальника тюрьмы. Мистер Янг рассказал нам, что его начальник — глубоко верующий человек, баптист. Он хотел, чтобы каждый заключенный любого вероисповедания имел возможность посещать церковь. Часовня была маленькая, с белыми скамеечками внутри. Мистер Янг напомнил нам, что в тюрьме пять тысяч заключенных и смерть здесь частое явление. До прихода нового начальника тюрьмы траурные службы вообще не проводились. В часовне мы взяли интервью у двух заключенных, которые работали в тюремном хосписе. Один был доминиканец, бывший наркодилер, второй осужден за вооруженное ограбление и убийство второй степени. Его кличка была Животное. Владимир спросил, почему они работают в хосписе. Они сказали, что учатся любить людей. Умирающие люди нуждаются в помощи и поддержке, и они стараются им это дать. Доминиканец сказал, что пришел к любви и состраданию через Иисуса Христа. Через некоторое время мы направились в основное здание, где находились камеры заключенных, — большое двухэтажное бетонное строение, огражденное металлическим забором и колючей проволокой. Здесь жили сорок процентов заключенных «Анголы». Выходя из мини-вэна, я заметил свободное парковочное место с надписью: «Warden Cain» («Начальник тюрьмы»). Офицер в униформе прошел через открывающиеся ворота и подошел к нам. Мы начали разговор. Лейтенант Минэр рассказал нам, что работает в «Анголе» 28 лет. Я поинтересовался у него, что изменилось в тюрьме за последнее время, он ответил, что все стало намного лучше. «Почему?», — спросил я. «Warden Cain», — ответил лейтенант. Мы решили записать интервью с Минэром, но вошел мистер Янг и прервал наш разговор. — Пока вам разрешено разговаривать только с заключенными. С офицерами нельзя, — сказал Янг. — Почему? — Я только что сказал почему. Нам ничего не оставалось делать, как согласиться с мистером Янгом. И мы направились в помещение, где проходили посещения. На каждого заключенного был заведен так называемый лист посещений, в который записывались фамилии гостей. Разрешалось не более десяти человек, по два визита в месяц для каждого гостя. Довольно много для тюрьмы. Затем мы пошли смотреть камеры заключенных — маленькие комнатки, закрытые тяжеленными металлическими дверями. Мы прошлись по основным коридорам тюрьмы. Я удивлялся тому, что все заключенные были одеты очень свободно, в джинсы и рубашки, а не как полагается, в униформу. На многих людях были кольца, цепочки, ремни с металлическими пряжками — потенциальное холодное оружие. На майке одного заключенного я прочитал: «Ангола — не самое лучшее место». Большинство заключенных были черными, но и белые тоже встречались. Обычно в других тюрьмах белые и черные общаются обособленно, группами. Здесь не было ничего подобного. Я подозвал одного заключенного. — Извините. Мы снимаем документальный фильм, и хотели задать вам несколько вопросов. — Нет проблем. Я рассказал ему о том, что нам удалось увидеть. — Ваша тюрьма сильно отличается от других тюрем. Он улыбнулся. — Warden Cain поменял многое. Начальник часто приходит к нам, и любой из нас может просто подойти к нему и поговорить о чем угодно, рассказать о своих проблемах. Мы увидели молодую женщину, офицера, латиноамериканку, которая беседовала с группой заключенных. Она повернулась к нам с улыбкой. Мы спросили, ответит ли она на пару вопросов. — Я был во многих тюрьмах, но я нигде не встречал подобной атмосферы… Она кажется… расслабленной. Или я пропустил что-нибудь? — Нет. Это на самом деле так. Я работала двенадцать лет в другой тюрьме, здесь я всего четыре месяца. У нас все по-другому. Я стараюсь относиться к заключенным с уважением, и они отвечают мне тем же. Мы отправились на второй этаж основного здания, где располагался церковный колледж. Студенты-заключенные могли здесь получить образование за четыре года. В церковном колледже мы поговорили со священником о расовых взаимоотношениях в тюрьме. Расовые разногласия не исключены, заметил он, но здесь они почти не проявляются. Не так давно, месяц назад, белый заключенный был выбран черными прихожанами на должность пастора. Священник также не упустил возможности сказать нам о том, что он отдает должное начальнику тюрьмы и считает его подарком Господа. После этого мы поехали на поля. Двадцать молодых черных заключенных в полосатых робах стригли траву. Вооруженные винтовками «Ремингтон» белые офицеры на лошадях наблюдали за их работой. Они стояли через каждые двадцать ярдов. Тележка, запряженная лошадью, развозила кувшины с водой. Стояла тридцатидвухградусная жара. Люди часто подходили к тележке, чтобы утолить жажду. Работающим не разрешалось разговаривать. Заметив двух болтавших заключенных, офицеры что-то крикнули им. Я спросил, в каком блоке содержатся работающие здесь мужчины. Мне ответили, что в четвертом. Четвертый блок предназначался для людей, совершивших сексуальные насилия. На территории тюрьмы располагался питомник, в котором содержались охранные и следовые собаки. Специалистам-кинологам удалось вывести особую породу охранных собак путем скрещивания овчарки и волка. Следовую службу здесь несли бладхаунды. Когда мы вышли из машины, собаки залаяли, приветствуя нас. Бладхаунды, эти длинноухие собаки с печальными глазами, столпились около вольера, виляя хвостами, требуя приласкать их. Мы подошли к главному тренеру-кинологу, невысокому и жилистому молодому человеку. На голове у него была бейсболка. Я сказал, что живу в Монтане и еще мальчишкой ходил на охоту с бладхаундами. Он улыбнулся и ответил, что всегда хотел поохотиться в Монтане. Собаки содержались в прекрасных условиях и были в отличной форме. Ваня Ургант отметил, что все собаки довольно дружелюбны. «Это потому, что они начинают учиться брать след за награду. А награда — это сосиска. Мы тащим сосиску по земле, собака идет по следу, тренируется. И в конце концов получает заслуженную награду. Когда мы пускаем собаку по следу сбежавшего заключенного, она ждет, что ей опять дадут сосиску. Собака начинает вилять хвостом — это значит, преступник близко, и нам приходиться ее останавливать. Ведь тот парень не собирается давать ей сосиску…» — рассказывал главный тренер. Наконец съемки закончились. Пора было уезжать из «Анголы». По дороге Владимир, Иван и я делились впечатлениями. Мы так и не побывали во втором тюремном блоке, где содержатся шестьдесят процентов заключенных. Возможно, там все по-другому. Мы видели изнурительную работу в поле. Однако нас поразили какие-то совершенно нетипичные для тюрьмы вещи: служащие тюрьмы, заинтересованные в своей работе, человеческое отношение к заключенным и многое другое. Мы посмотрели друг на друга и одновременно крикнули: «Warden Cain!!!» * * * Юнис — небольшой городок в местечке Каджун, в котором проживают двенадцать тысяч жителей. Приблизительно у трети местного населения очень низкий уровень жизни. Прожиточный минимум для семьи из четырех человек составляет около двадцати тысяч в год. Мы приехали в девять утра в музыкальный магазин Савой снимать еженедельный джемсейшн. Магазин находился в трех милях на запад от города. Владельцы — профессиональные музыканты — Марк и Анна Савой — были давними друзьями Владимира. Марк был каджунец, приятный человек с черными волосами и выразительным взглядом. Была в его лице какая-то мягкость. Анна обаятельная и энергичная женщина. Итак, магазин еженедельно приглашал гостей на джемсейшн. Это было маленькое одноэтажное здание около пятнадцати метров длиной, внутри стояли ряды кресел, на сцене сидели шесть музыкантов. Многим из них было чуть больше пятидесяти. Они играли на гитарах, банджо и скрипках местную мелодичную музыку, иногда подпевая на французском языке. Слушателей было около двадцати человек. Все утро состав музыкантов менялся. Мы снимали чету Савой, музыкантов и гостей магазина. Среди них была женщина среднего возраста из штата Вашингтон, путешествующая вместе с мужем. Я думал, она белая, но она оказалась наполовину индианкой чероки. На ней была футболка с известной фотографией Джеронимо, сраженного, но непокоренного. Надпись под фотографией гласила: Защитник Родины: борец с терроризмом. В полдень в магазин пришел мальчик лет одиннадцати со своим дедушкой, в руках он держал футляр со скрипкой. Музыканты его тепло приветствовали. Мальчик был тоненький и бледный, и что-то необычное было в его походке. Осторожно ступая, держась за кресла, он прошел к сцене. Мальчик был слеп. Он играл отлично. Мы разговорились с его дедом. Оказывается, мальчик слеп от рождения. Дед говорил спокойно, но глаза его были полны слез. После концерта мы поехали в город на ланч. Недолго думая, завернули в первый попавшийся сетевой ресторан под названием «Спорт-бар и стейкхаус». Молодая официантка, мило улыбаясь, показала нам свободный столик. Мы заглянули в меню: Сом. Креветки. Устрицы, свинина и индейка. Жареные кольца лука. Жареный аллигатор. Жареные грибы. Отлично прожаренные клешни краба. Жареные баклажаны каджуна. Я заказал чашку супа и пиво. Телевизор с большим экраном занимал главное место в зале. Показывали комедию. И тут я заметил, что у половины посетителей на столах стояли собственные маленькие телевизоры. Прямо напротив меня сидела парочка, муж с женой, лет тридцати, они поглощали обед, а их трехлетний сынишка ел руками, уставившись в телевизор. После ланча я отправился в Вэл-Март поменять масло нашему «Эксплореру». В «Экспресс-мастерской» шиномонтажа я спросил у женщины, сколько времени займет замена масла. — Подождите, я узнаю, — ответила она. — У вас есть телефон? — Нет, сэр, — сказала она и исчезла. Несколькими минутами позже она вернулась и сообщила, что потребуется около полутора часов. Я поблагодарил ее и вышел из мастерской. На главной улице я нашел старомодную газовую заправку с сервисом и гидравлическим лифтом. Ильф и Петров, наверное, останавливались в подобном месте. Я работал на заправке, когда был тинейджером: наполнял баки, мыл лобовые стекла, проверял давление в шинах… Рабочий, лет сорока, одетый в синий комбинезон, менял масло в машине. Его гаечный ключ где-то застрял, и он сильно ругался. Когда он закончил работу, мы разговорились. Он рассказал мне, как меняет масло. Оказалось, тем же способом, что и раньше, когда на газовых станциях действительно был сервис. Я рассказал ему о нашем фильме и задал несколько вопросов. Мне было интересно, что он думает о политической ситуации в нашей стране. Он говорил с сильным южным акцентом: «Администрация Буша — самая бестолковая в истории Америки. Наших правителей больше волнует идеология, а не то, как живет народ. Пять лет назад у нас была куча бюджетных денег, мы не воевали с Ираком, экономика была очень сильной и газ стоил два доллара за галлон». Он упомянул о корпоративном управлении массмедиа, а также о том, что председатель Федеральной комиссии по коммуникациям собирается ужесточить правила монопольного владения каналами телевидения и газетами в одном городе. «Они хотят управлять региональными медиа, — обронил он, — мы все поняли намек». Со знанием дела он говорил об отказе Пентагона принять израильскую танковую защитную систему, из-за которой американские компании могут потерять контракты. Мы проговорили с ним около десяти минут. Свой монолог он завершил фразой: «Я говорю моему братцу-республиканцу, что поддержу эту войну только тогда, когда дочери Джорджа Буша наденут униформу и встанут под ружье». В четыре пополудни мы были приглашены на рандеву в дом музыкантов Савой. От шоссе нам нужно было проехать километра два по виляющей гравийной дороге. Наконец мы приехали. На парковочной площадке перед большим белым домом росли огромные дубы. Дом, построенный еще дедом Марка в 1912 году, был двухэтажный, в виде буквы «L», с открытой верандой. Анна показала мне дом. Веранда вела в яркий разноцветный холл. Затем мы прошли на кухню. Дом был редкой красоты. Везде был порядок, — словом, чувствовалась рука хозяйки. Библиотека была полна книг. Фотографии всех членов семьи были развешаны на стенах. В ванной комнате стояла старинная высокая двухметровая ванна на железных лапах, висели мягкие полотенца. Это был действительно живой дом, хранящий память о многих поколениях семьи Савой. Иван, Марк, Анна и двое их друзей играли на гитарах на заднем дворе, на котором рос огромный 250-летний дуб. Я сел в тени этого роскошного дерева и стал размышлять о том, какой же долгой была его жизнь. Когда ему было двадцать лет — приняли Декларацию о независимости, сто пять — началась Гражданская война, сто семьдесят три — началась Великая депрессия. Это дерево видело многое: большие ураганы и долгие засухи, приходящие и уходящие человеческие жизни. Семья Савой приготовила нам прекрасный ужин. На большом гриле жарились свиные ребрышки и курица — вся еда была острой. На длинном столе лежали королевские креветки с чесночным соусом, рис, зеленая фасоль, салат, персики и орехи в высоких вазочках. В маленьких холодильниках было пиво. Мы общались, веселились до позднего вечера. Это был незабываемый праздник для всех нас. После ужина мы с Владимиром расположились в голубых креслах-качалках на веранде маленького коттеджа. Сегодня был сороковой день нашего путешествия, и я понимал, в каком напряжении находился Владимир все это время. Он был вдохновителем и организатором этого проекта, и поэтому вся ответственность лежала на нем. Но сегодня он наконец позволил себе расслабиться. Владимир рассказал мне о том, как много лет назад встретил Марка и Анну и они стали его близкими друзьями. Что-то очень важное было связано у него с этим чудесным деревом, старым домом, музыкой… Я понял, насколько ему дороги эти честные и великодушные люди. Мы поговорили о деревенской Америке, о том, что здесь совершенно другой ритм жизни, и, несмотря ни на что, люди, живущие здесь, сумели сохранить человеческие ценности. Музыка звучала до поздней ночи. Мы собрались уезжать. Владимир искренне поблагодарил семью Савой за гостеприимство. Он сказал, что живет и работает в циничном мире и, только увидев всю Америку, понял, что настоящая Америка — здесь. Он признался, что любит их. * * * Прошло чуть больше года после урагана «Катрина». Центр Нового Орлеана выглядел жутко. На улицах было пустынно. Мы проехали мимо какого-то стадиона. Воспоминания об этом кошмаре были еще свежи. Тысячи людей на берегу, вещи в магазинных тележках, повсюду мусор. Мертвые тела, прикрытые брезентом. Сейчас здесь никого не было. На бетонном столбе виднелась, примерно в шести футах над уровнем земли, черная горизонтальная линия. Эта линия показывала высоту воды… Алена Сопина в течение нескольких недель пыталась организовать интервью, связывалась с офисом мэра города, но даже за два дня до нашего приезда все еще не было никаких договоренностей. Новоорлеанская «Times Picayune» получила Пулитцеровскую премию. И я опять позвонил Джиму Варни, репортеру. Он был готов помочь, но, к сожалению, уезжал сегодня. «Попробуйте связаться с Кленси Дюбос, — предложил он. — Он привык работать здесь и сейчас издает «Gambit Weekly». Он в курсе всех дел в городе». Дюбос ответил на телефонный звонок, его голос был легок и мелодичен, с ощутимым южным акцентом. Наш проект показался ему интересным. «Я думаю, что смогу собрать для вас группу — городских консультантов, общественных организаторов, может быть, кого-то еще. Как долго вы собираетесь здесь пробыть?» — неторопливо спросил он. Я обсудил все с Владимиром и сказал Кленси, что в нашем распоряжении всего один съемочный день — воскресенье. Повисла небольшая пауза. «Ну хорошо. Мы попробуем организовать интервью в воскресенье днем». «Это было бы отлично», — сказал я. Я знал, что в полдень мы собираемся снимать ресторан «Макдоналдс». Компания «Макдоналдс» — спонсор проекта, и с ними можно будет договориться. Владимир сказал, что мы обязательно должны снять эти интервью. С Кленси Дюбосом мы встретились в офисе газеты. Офис располагался в современном ярком здании недалеко от реки. Кленси был высокий светловолосый мужчина в очках, со скромными манерами. Ураган причинил огромный ущерб его бизнесу. Здание было полностью затоплено, вспоминал он. Потери были довольно значительны. Мы еще не успели восстановить его до конца. Но, несмотря ни на что, Кленси был оптимистично настроен и верил, что все еще будет хорошо. Он считал, что ему еще повезло, другие пострадали намного больше. Кленси провел с нами весь воскресный полдень. Он показал нам полностью разрушенные частные дома, в которых все еще проводились восстановительные работы. И так квартал за кварталом, миля за милей. Дюбос без злобы говорил о том, что в нашей стране нет политического лидерства и это огромная проблема. И мэр города Наджин, и президент Соединенных Штатов оказались беспомощны в данной ситуации. Я смотрел на Кленси Дюбоса и размышлял. Стихийное бедствие раздавило его город. Однако в отличие от многих Кленси не отступил назад. Он прекрасно видел все сложности, неразбериху вокруг. Но какая-то внутренняя сила помогала ему видеть самую суть вещей. Он верил, что совместными усилиями все можно наладить. И в своей газете он старался показывать сложившуюся ситуацию с разных сторон. На фоне церкви мы отсняли интервью с чернокожим бизнесменом, который участвует в застройке и восстановлении самого пострадавшего района. Мужчина показал нам свое теперешнее жилище — маленький трейлер, стоявший на бетонных блоках. Следующее интервью, с белой семейной парой, мы записали в их заново отстроенном доме. Они искренне радовались тому, что опять встали на ноги. Потом мы приехали на судостроительную верфь. Прошли немного вдоль берега и подошли к широким металлическим воротам, открыли их. Во дворе было много низких построек, трава проросла сквозь трещины между плитами. Проходя между зданиями, мы увидели рыболовную лодку, привязанную к доку. Она была выкрашена свежей белой краской, сбоку синими буквами на ней виднелась надпись «