Одноглазый Сильвер, страшный разбойник с острова Фельсланда<br />(Повесть)

Незадолго до полуночи господин Белопуз, перекинув через плечо жаждавшее души тело Тыну, зашагал по Чертову сосняку к берегу. Здесь он положил окоченелое тело Тыну посреди развилки. Яркий свет полной луны разрисовал лицо домового резкими тенями, в прибрежных камышах возились птицы, а в чернеющих деревьях шелестел ветер. Белопуз присел около домового на корточки. Трижды плюнув через левое плечо, он вложил в деревянную грудь Тыну еще трепетавшее щучье сердце и окропил свое творение тремя каплями щучьей крови.

В ту минуту, когда все стенные часы на Фельсланде били полночь, господин Белопуз устремил свой гипнотизирующий взор в косые глаза домового Тыну.

— Урла-пурла-муракан, курла-вурла-таракан, — произнес Белопуз замогильным голосом.

— Во имя серного чада, во имя щучьей крови, во имя третьих петухов — стань домовым!

И тут же домовой Тыну с грохотом вскочил на ноги.

— Куда прикажешь, хозяин? — пророкотал он поразительно хриплым и грубым голосом.

Белопуз медленно встал. Что скрывать — он был немножко потрясен своим творением.

— Ах вот как! — наконец произнес он. — Вот как. Так вот ты значит какой!

Он взял себя в руки и смотрел теперь на Тыну с одобрением, свойственным каждому серьезному творцу.

Домовой — а он был на полголовы выше своего хозяина — хотя и смотрел на Белопуза сверху вниз, сумел все же придать своему взгляду выражение льстивой собачьей покорности.

— Ах вот как, — вздохнул Белопуз и легонько почесал лоб. — Взгляд у тебя не очень прямой, Тыну. Но выпрямить его, как ты сам понимаешь, я уже не могу, да и не мог. Ну, пошли!

Человек и домовой при свете луны направились в Прибрежную усадьбу. Белопуз впереди, Тыну, как верный пес, следом за ним. Если бы у Белопуза были глаза и на затылке, то вряд ли он стал бы так беззаботно насвистывать. В косых глазах домового Тыну от покорного собачьего выражения не осталось и следа; его глаза жадно рыскали по сторонам, как два злых бесенка.

— Вот так, Тыну, — сказал Белопуз, подойдя к крыльцу Прибрежной усадьбы.

— Куда прикажешь, хозяин? — пророкотал Тыну в порыве служебного рвения. — Куда доставить лошадь?

Куда — галоши? Куда коврик бесценный? Куда гвозди из стенки?

— О? — воскликнул Белопуз. — Ах вот как?!

— С веревки прищепки? Веревку на ветке? Метлу из сеней? Вилы, что рядом? Лопаты не надо? А грабли из сада? А может быть, сечку, что там, за печкой?..

Не переводя дыхания, домовой тараторил названия всего, что попадалось на глаза.

— Ах вот как! — только и восклицал господин Белопуз. — Вот как! — восклицал он, перебивая домового, и его лицо все больше вытягивалось.

— Куда прикажешь, хозяин? — требовал Тыну в неописуемом рвении.

— Будешь компаньоном Мику. И это все!

— Хозяин?! — закричал домовой. — Прикажи домовому порыскать, богатство поискать! — и глаза его загорелись сернисто-желтым блеском.

— Спокойной ночи! — сквозь зубы сказал Белопуз и удалился.

У крыльца воцарилась настороженная тишина. Она затянулась.

Мику-Пака фыркнула и стала рыть землю.

— Что ты там ищешь? — завел разговор Тыну.

— Ничего, — ответила Мику-Пака. — Просто так рою.

— Дура! — взъелся домовой. — Чего ж ты попусту роешь, если там ничего нет!

Мику-Пака перестала рыть. Тон собеседника показался ей обидным. Но дни одиночества научили ее многое терпеть. Кроме того, ей не давал покоя очень важный вопрос.

— Послушайте, Тыну, — сказала Мику-Пака. — Я хотела бы задать вам один… несколько деликатный вопрос.

— Валяй, спрашивай, — отозвался Тыну.

— Мне бы хотелось знать, может быть, вы… происходите от домового?

— Ха-ха-ха, ну и серая же ты! — расхохотался домовой. — Произошел от домового — ха-ха-ха! — Нет, приятель, домовые от домовых не происходят. Домовых делают!

— Из дерева? — с замирающим сердцем спросила Мику-Пака.

— Кого из досочки, а кого из косточки, — ответил Тыну. — Я лично из дерева.

— Остальные, значит, костяные?

— По правде говоря, их не делают. Они — вот потеха! — они сами плодятся. Вот бред собачий — ха-ха-ха!

— Я бы еще кое-что спросила, — помолчав, сказала лошадка. — Вот если бы вы смогли выбирать — каким бы вы больше хотели быть — из досочки или из косточки?

— Вот чудачка! — потряс своей растрепанной шевелюрой домовой, — если бы меня была тысяча, то и тогда я тысячу раз хотел бы быть только из дерева!

— Это так приятно слышать! — с облегчением вздохнула Мику-Пака. — Я очень счастлива, что могу общаться с вами. Потому что я ведь тоже — из дерева!

— Это сразу заметно! — рявкнул домовой.

— Я… не совсем поняла вашу мысль, — пролепетала Мику-Пака.

— Вы да вы! — заявил домовой. — Что ты ломаешься! Говори ясно — ты, и дело с концом!

— Я не привыкла, — смутилась Мику-Пака. — Но я постараюсь. Потому что ведь мы с вами… с тобой братья по крови и по судьбе — оба из дерева.

— Ну-ну! — пробурчал домовой. Он внимательно разглядывал себя. — У тебя нет ли под рукой зеркальца?

Мику-Пака, бедняжка, к сожалению, не знала, что такое зеркальце. Конечно, она могла бы спросить домового, но почему-то не решилась.

— Ну, что ты там мешкаешь! — нетерпеливо заорал домовой. — Я ж его не съем. Давай сюда!

Мику-Пака растерялась. Потом она взяла себя в руки.