Одноклассники

— Не вздумай ему это сказать. Он совсем не хотел ехать, но пришлось, послали. В его группе работа сейчас на самом интересном этапе, у него не было никакого желания уезжать куда-то на две недели, заниматься разговорами, как он считает. Вопрос износа металлов, над которым он работал раньше, у него давно забрали. Он уже успел как следует вжиться в новую проблему.

— А что он собственно сейчас делает?

— Нашим котелкам не под силу разобраться, над чем они сейчас экспериментируют. Дома Вамбо как-то говорил об электромагнитном спектроскопе, но он считает, что это лишь практическая цель, понятная для финансистов. Сам он надеется двинуться дальше по своей побочной линии и страшно боится, что его направят на другую тему, как только практические результаты будут достигнуты. Ох, эти его вечные опасения!

— И все-таки как хорошо все вышло — он попал в свою сферу.

— Конечно. Если бы ты его видела, он еще прямо-таки юноша. Просто страх берет — вдруг он вообще не состарится, все будет молодеть, а я сама, видишь, совсем уже как жаба...

— Ох, Айта, что ты говоришь ерунду! Ты такая славная. Ты посмотри на нас. Эйно у меня совсем седой делается. Ты, пожалуй, и не знаешь — нам тоже пришлось пережить трудные дни. Правда, дело довольно скоро прояснилось, но после всех этих подозрений он стал ужасно серьезным. Теперь-то он почти на самой верхушке, на виду у всех, а я его вижу редко, как молодой месяц.

Рейсовый самолет Москва — Великие Луки — Рига — Таллин начал снижаться, приближаясь к конечному пункту. Дремавший рядом с Урметом контр-адмирал проснулся от вибрирующих толчков самолета, посмотрел вниз и заметно оживился:

— Уже Таллин!

— Да и пора уже, — ответил Урмет и стал засовывать в портфель журналы, купленные в аэропорту в Москве. Он делал это осторожно, чтобы не помять документы — результаты успешной командировки.

Где-то впереди сидел мужчина, с которым пришлось поздороваться в московском аэропорту. Во время промежуточных посадок хорошим подспорьем были журналы: в них можно было так углубиться, что и не замечать пассажиров, проходящих на свои места. Выход из самолета в Таллине казался еще проще. Надо только быть попроворнее. Только вот в чем беда: после вчерашнего разговора по телефону Ирена, конечно, приехала его встречать и, очевидно, с Мати, а тот ходит еще не так-то быстро. Если бы знать заранее, что этот человек окажется в том же самолете, можно было бы не говорить времени вылета. Сообщить только секретарю в Совет Министров, к какому времени прислать машину, и все.

Неприятное положение, к тому же просто бессмысленное, потому что, в конце концов, времена изменились, границы доверия расширились, да и вопрос уже не в доверии. Тот человек, там, впереди, может подумать, что прохладное отношение к нему и нежелание с ним разговаривать все еще обусловлено теми же причинами, которые выяснились во время встречи пять с лишним лет назад. Черт с ним. Пусть выполняет работу, которую ему поручили, и пусть ездит в свои поездки. Никто больше и не желает отнимать у него эти возможности, никто не пытается ограничить его деятельность. Но если он считает, что теперь, на основании своих работ, может стремиться к какому-то личному сближению, то пусть лучше не надеется. Этого не будет. Потому что никакой несправедливости по отношению к нему допущено не было, и ничто не теряет силу. Все, что ему было тогда сказано, сказано правильно и ко времени. И бирка берлинского аэропорта на его чемодане еще не дает оснований признавать неверным то, что ему тогда говорилось. Не какое-нибудь недоразумение разрушило дружбу бывших соучеников, а война, целая эпоха, которую каждый из них прошел своим путем. В его ироническом взгляде можно было, конечно, яснее ясного прочесть то же неумное восклицание, которое теперь так часто пускают в ход недавние политические перебежчики: культ, культ личности! Тот, кто на себе испытал тяготы того времени, знает, что это значит. Даже Эйно Урмет знает, хотя этот тяжелый паровой молот задел только его мизинец. Пусть здесь, в Эстонии, каждый пострадавший не торопится зачислять себя в жертвы культа личности, из этого все равно ничего не выйдет. Классовая борьба не вмещается в рамки этого понятия. Пусть Пальтсер благодарит судьбу, что ему разрешают работать и что его знания так необходимы, и пусть оставит при себе свою пошлую иронию.

Внизу поблескивало озеро Юлемисте.