Одноклассники

— Ну, в то время проходило очень много дел. Что-то могло оказаться пропущенным — маленькая оплошность чиновника, — предположил Алликмяэ, беря документ в руки, и быстро добавил: — Но у них могли быть и какие-то свои соображения, даже в целях разведки, из-за которых эти фамилии не были зарегистрированы.

— Как я скажу об этом Ирене?..

— Понимаю. Такие вести даже спустя долгое время действуют тяжело. Но что поделаешь.

— Ему не следовало оставаться в Эстонии. Послушай, присядь все же.

— Некогда. Зашел только тебе показать.

В сумрачной комнате, обставленной темной мебелью, минуту царила гнетущая тишина, было даже слышно, как ветер швыряет в окно мелкие хлопья снега.

 — И когда это произошло?

 — Список утвержден двадцать восьмого апреля.

— Двадцать восьмого... Мы в это время были на Урале...

Алликмяэ протянул другу руку. Тот не сразу ее заметил.

— Я должен идти, — сказал майор негромко.

— Да, да, конечно. Спасибо, что помнил об этом. Теперь мы знаем. Вернее, пока знаю только я.

После ухода Алликмяэ Урмет долго не мог углубиться в работу, хотя она была срочной и требовала сосредоточенности. Только разговоры по телефону временами возвращали его к сегодняшнему дню.

Худшее представлялось ему вечером. Как сказать Ирене, исключительно впечатлительной, болезненной женщине, что отец ее все-таки погиб? Расстрелян. Убит. Каждое слово вонзится ей в тело, как удар остроги. Расстрелян. Когда пуля попадает в грудь, кажется, будто тебя со страшной силой ударили. Удар палкой, лишающий сознания. И если нет санитара, чтобы вытащить тебя из боя, если нет хирурга, который сделает операцию, тогда все, конец. Истечешь кровью, смерть. Удар палкой в грудь — последнее, что ты ощутил. Нет, ранение или смерть в бою нельзя сравнивать с этим... Ведь что чувствовал политрук Урмет перед тем, как поднялся в атаку из-за развалин? Что огонь противника очень плотен, и пока проскочишь до следующего укрытия, в тебя могут попасть. Именно так: могут попасть. Но человек, которого ставят под расстрел, знает... знает, что вот сейчас, сейчас... Уже двадцать четвертого апреля он знал, потому что ему сказали: «Смертная казнь через расстрел». И двадцать пятого, двадцать шестого, седьмого, восьмого — все время он знал. Пять ночей и пять дней, пока однажды ночью не раздались шаги, заскрежетали замки и кто-то выкрикнул его фамилию, прозвучавшую, как ружейный выстрел.

Лет двенадцать назад ничего подобного и во сне не могло привидеться. Кто тогда мог поверить, что когда-нибудь опять будут расстреливать людей? К тому времени о далеком жутком прошлом были придуманы красивые слова, да и их не умели воспринимать серьезно.

...В школьном зале горит только лампа под потолком поближе к сцене. Учительница рисования, толстушка Тамара Тааль, ведет репетицию спектакля. Исполинского роста одноклассник Мытлик в толстом овчинном тулупе покраснел от жары и смущения — именно ему объясняет Тааль, как играть Бернхарда Рийвеса в решающей сцене:

— Рийвесу говорят, что его расстреляют, если он не подчинится порке. Подумайте теперь хоть немного, что чувствует Бернхард Рийвес перед тем как сказать: «Стреляйте же, если ничего другого не умеете!»? Что вы чувствовали бы сами, если бы вас поставили перед таким страшным выбором?

Из темной глубины зала доносится хихиканье. Темноволосая покорительница сердец Элли Лорберг со своей свитой пришла посмотреть репетицию. Офицер царской армии — Эйно Урмет делает гримасы в сторону насмешников. Тааль требует от ребят невозможного — умения вжиться в сцену расстрела, происходившего когда-то давным-давно, как будто в совсем стародавние времена! А в зале сидит Элли со своими девчонками и потешается над беспомощностью мальчишек. Все здорово, увлекательно, царит приподнятое настроение, как всегда перед большим школьным праздником. Особый оттенок увлекательности придает всему этому девочка из третьего класса прогимназии, которая тайком, одна проникла в зал на репетицию и спряталась за оконной занавеской. За нею, этой красавицей Иреной, еще нельзя поухаживать, как, например, за Элли, Но нет ничего плохого в том, что она в коридоре во время перемен так преданно смотрит на своего избранника и даже, собравшись с духом, пробирается на репетицию полюбоваться Эйно в зеленом мундире офицера царской армии. Элли-то хорошо! Она не потеряет ни капельки своего достоинства, если во время перемены крикнет на весь коридор, что вечером придет посмотреть, как сидит на Эйно мундир. А маленькая Ирена из третьего рискует стать мишенью для насмешек. Все это создает возбужденную атмосферу, и настойчивые требования учительницы рисования кажутся такими далекими.