Одноклассники

Еще тогда зять советовал переселиться к матери в деревню. Почему бы нет? Жилье есть, работы хватит на несколько поколений. Вот из-за этого-то практичного конторского служащего с его советами Пальтсер больше не ходил к сестре. Потому что стоит ему только сказать шутливым тоном: «Ну, Сайма, твой брат опять безработный и бездомный», — как из другой комнаты выйдет, скрипя протезом, инвалид Отечественной войны. Сядет на стул, погладит темную кучерявую головку дочери, словно пытаясь защитить ее от невидимой злобы мира, и начнет поучать, как должен человек сам стараться выправить свою покореженную жизнь.

Но все это еще ничего. А вот позже, когда человек с покореженной жизнью соберется уходить, сестра пойдет провожать его в переднюю. К ее стареющему лицу ничуть не подходит это виноватое выражение. Как будто брат и так не понимает, что сестра помогла бы и приютила, если бы Пауль так сильно не возражал.

Где же жить?

Недостижимость различных почти реальных возможностей начала постепенно утомлять и вызвала в глазах блеск, который можно увидеть у затравленных животных. Чувство неуверенности — это еще не настоящий страх, но оно ему сродни. В такие дни даже молодой человек слышит сквозь гул жизни тему небытия и в бессонные ночи истязает себя мыслями, которые старики вынуждены считать по праву своими: жизнь проходит. Если в молодости не заложен хороший фундамент для плодотворной поры зрелости, вся жизнь проскальзывает сквозь пальцы, как сухой песок, потому что в пожилом возрасте уже поздно что-либо начинать. В старости можно лишь слегка отшлифовать сделанное ранее, кое-где дополнить.

Михкель Тралль был глубоко огорчен предстоящей неизбежной разлукой с другом. Не то что нервный Мартма. Тот злорадствовал по поводу увольнения Пальтсера. Теперь вдруг и Пуур, и даже Луми узнали, какой крепкий парень этот Пальтсер, какими знаниями он обладает и сколько пользы мог бы получить завод от его опытов, если бы человеку дали возможность работать. Но видите, не дают ведь, не дают! Подлая похвала Мартмы действовала на нервы, и не только Пальтсеру, но и Траллю. Подавленный, словно загнанный в тупик, он напрасно искал ответа на вопрос: что же происходит на самом деле? Классовая борьба? Так говорит Пальтсер. Парень пытается еще сохранять на лице улыбку, говорит, что он лишь ничтожный побочный продукт великой классовой борьбы. Но зачем нужны классовой борьбе побочные продукты, если есть подобные Мартма бесспорные продукты! Их-то и прижимайте, а настоящие люди пусть делают дело.

В последнее время Тралль по вечерам уходил. Где он бывал, об этом не говорил ни слова. Только пыхтел себе под нос и курил больше, чем когда-либо раньше.

Однажды вечером причина его таинственных отлучек выяснилась. Вамбо уже давно лежал под одеялом, когда его сосед появился и стал раздеваться у своей постели. Пальтсеру хотелось поразмышлять, и он притворился спящим, решив, что молчаливый Тралль вскоре спрячется с головой под одеяло. Но тот небрежно подвинул стул, со скрипом присел на край койки и даже засвистел мелодию из фильма о Микки-Маусе. Пальтсер, возможно, продолжал бы притворяться, но шорох спичечной коробки в руках у соседа вызвал сильное желание закурить.

— Разбудил тебя своей возней?

— Ничего. Все равно не спится. Сегодня ходил к Юксу... Он сказал, что надежды терять не стоит, что он уже начал разузнавать. Но черт его знает. Комендант дал отсрочку на два дня, это уж окончательно.

Тралль заботливо повесил свои широкие коричневые брюки на спинку стула, где уже висел пиджак, и, запустив руку под рубашку, чтобы почесать волосатую грудь, произнес с деланной небрежностью:

— Сегодня нашел тебе комнату.

Пальтсер резко приподнялся на локте.

— Мне? Каким образом? А ты сам?

— У тебя пепел упал на простыню. Я сам? А что мне, старому пню...

— Не согласен. Ты что же, думаешь вечно жить в общежитии?

Тралль долго устраивался поудобнее на скрипучей кровати, затем глубоко затянулся и начал осторожно:

— Что одному годится, не всегда подходит другому. Не беспокойся, когда-нибудь и я устроюсь. Комната неважная. Дом каменный. Правда, есть и печь, но старая, плохо греет, сатана. У меня там опять может ишиас начаться. Благодарю покорно. А ты парень молодой, выдержишь, пока не найдешь получше. Хвалиться там нечем. Проходной закуток. Там у старухи есть и кое-какая мебелишка, за все, вместе со своей рухлядью, она берет сто рублей в месяц. Я таких денег платить не могу.

— Только-то? Слушай, нечего мне мозги крутить. Давай снимем на двоих. На это я еще согласен, а то как же... Ты нашел комнату — а жить в ней буду я?

— Я тебе сказал уже.

— Ну и что! Все-таки комната. И печь там есть, почему же не натопить?

 — На двоих ничего не выйдет. Там места нет. Никто нас и не пропишет, даже если старуха согласится.

— Тогда ты и поселишься там.

Луми поднял свою взлохмаченную голову в зеленоватой полосе света, падавшей от уличного фонаря.

— Черт вас возьми! Замолчите ли вы!