Однолюб

Первую половину своей жизни – тридцать пять лет – Николай Иванович прожил как все нормальные люди. У него были жена и сын. И все было как у людей. Он любил жену и любил сына. Правда, никогда не задумывался – насколько сильно. Особых помех на своем жизненном пути он не помнил вовсе. Оттого, наверно, что всегда знал свой шесток и не замахивался на большее, жил осторожно и неторопливо.

Когда жену сбила машина и она превратилась в беспомощного инвалида, Николай долго не мог понять, что его жизнь, похожая теперь на кошмар, никогда больше не станет прежней. Жена не встанет, не принесет ему чаю, не рассмеется весело, как бывало, не будет ждать с обедом к его возвращению с работы. Теперь она всегда будет сидеть в своем кресле и смотреть на него так, словно просит прощения, но ничего не может поделать. Это было первое препятствие в его жизни, и он не смог преодолеть его.

Долгими бессонными ночами он изводил себя мыслями о том, что так будет всегда. Он пленник искалеченной женщины и остаток жизни проведет, обслуживая ее. Эта мысль вызывала у него такой ужас, что он каждый день напивался до полной потери сознания. Это были маленькие репетиции побега. Он убегал в алкогольный туман.

Однако пить ему, не привыкшему к спиртному, было невыносимо трудно. К тому же, проспавшись и с трудом сообразив, где находится и что происходит вокруг, он снова попадал в замкнутый круг собственных страданий. Из обычного человека он очень быстро превратился в самого несчастного на свете. О страданиях жены, и тем более сына, он ни разу не подумал. Главное, что страдал он! Разве они умеют страдать?

Сын раздражал его все больше и больше. Словно он уже дал себе клятву посвятить жизнь больной матери и поглядывал на отца так, будто приглашал его сделать то же самое. Дима старательно учил уроки, бегал по магазинам и аптекам, драил судно без всякого отвращения. И безмолвно умолял отца последовать его примеру.

Страдания Николая оборвались через два месяца, когда он наконец решился на первый в своей жизни побег. Побег от действительности. Мысль о том, что можно уехать куда-нибудь подальше, позабыть обо всем и все начать сначала, прочно овладела его надорванным страданием сердцем. И он бежал!

Правда, бежал не в прямом смысле – сверкая пятками или, скажем, не вернувшись однажды с работы. Он действовал решительно, быстро, но весьма обдуманно. Не оставлять же ей одной все нажитое добро! В один прекрасный день, не глядя в сторону жены, он быстро, но аккуратно сложил в чемоданы свои вещи. Забрал ровно половину кастрюлей и тарелок, вилок и чашек. Из двух занавесок, висевших в столовой, забрал одну.

Жена не сводила с него глаз. Боковым зрением он видел, как она сидит посреди комнаты, глупо улыбаясь, в надежде, что все это – розыгрыш. Николай собирался закрыть дверь осторожно, но дверь потянул сквозняк, она вырвалась из его рук и грохнула так, что посыпалась штукатурка с потолка. Николай вздрогнул и поморщился. Из-за двери слышался громкий крик жены и Димкины причитания: «Мамочка, успокойся, он вернется, вернется…» Николай быстро побежал по ступенькам вниз…

Поначалу побег принес ему чувство невероятного облегчения. Но вскоре, когда весть о его поступке облетела знакомых, он понял, что никто не понимает его страданий, никто не одобряет принятого решения. Даже ближайшие друзья теперь подавали ему руку словно нехотя. И тогда он совершил второй побег – уехал в другой город.

Новая жизнь началась и протекала совсем не так, как ему представлялось. Совершая побег, он считал, что всего-навсего бежит из одной жизни в другую. Но остановиться ему больше суждено не было. Вся последующая жизнь обернулась сплошным бегом по кругу.

Завербовался на север и, поддавшись чарам местной обольстительницы – буфетчицы Глаши, он, сам не понимая как, связался с бандитами, промышляющими на золотых приисках. Через год, осознав наконец, что творит, Николай снова подался в бега. Но теперь по его следу гнались и бывшие приятели, и милиция, и забрюхатевшая буфетчица Глаша.

Он переезжал из одного северного города в другой, жил случайными заработками. Несколько лет скитаний превратили Николая в отменного знатока человеческих душ. Если зависишь от других людей, поневоле научишься понимать их с полуслова, а то и вовсе без слов. После нескольких увесистых оплеух станешь догадываться, кто отнесется к тебе сочувственно, накормит и обогреет, а к кому лучше не соваться вовсе. После нескольких неудачных экспериментов поймешь, какую байку рассказать доброй старушке, какую – придурковатому мужику, а какую – неказистой, но совсем неглупой бабенке. Старушке лучше про смерть родителей от руки душегубов, мужику – про жену-стерву, а бабенке – про невыносимое свое одиночество.