Однолюб

Тогда один из экспертов и написал заключение о Дане, где говорилось о том, что в душе своей он носит печать уродства, лежавшего когда-то на его лице, что уродство обрело другие формы, стало куда более страшным, а потому управлять таким человеком, как Дан, не зная всей его подноготной, невозможно. Петр изучил дело уже давно, но никак не мог прийти к выводу, что именно он должен учесть, пытаясь направлятьДана. Пусть раньше он был уродом, а теперь весьма хорош собой. Но что из этого следует? Неужели то, что он убивает красивых женщин? Зачем? Из чувства мести? Кому же он мстит?

Вопросы оставались без ответов. Петр чувствовал, что все идет не так, как надо. И не исключал, что, если Дан действительно не в состоянии держать себя в руках, он может убить и эту самую Анастасию Серову-Грох, которая, судя по фотографии, приложенной к делу, была очень даже симпатичной. «Нет, – думал Петр, уже в который раз начиная пролистывать дело, – он не посмеет сделать это! Он ведь знает, как важна для меня девчонка! Он не посмеет!» А глаза тем временем вылавливали: «Не всегда способен контролировать себя. Скорее всего, не способен отказать себе в удовлетворении некоторых наклонностей».

Правильно ли он сделал, что послал Дана к девчонке? Если верить досье, из дружбы Дана и Стаси вряд ли выйдет что-нибудь путное. Петр впервые был недоволен своей работой, впервые раскаивался, что проявил излишнюю изобретательность. Нужно было просто отобрать у Насти дочку и потребовать сотрудничества. И пусть бы Дан околачивался где-нибудь рядом для подстраховки, чтобы в милицию не обратилась или каких других глупостей не наделала. Из дружбы Настя ничего делать не станет. Тем более что она, похоже, избегает близости, как чумы. Точно так же, как избегала ловушек, устроенных для нее Людмилой.

Пора было заканчивать операцию, которая выеденного яйца не стоит. Девчонка должна была находиться на попечении опытных учителей организации уже давно. Нужно только выждать момент и увезти дочку. А Настя сама придет за ней. Лучше, конечно, если по собственной воле…

Петр вызвал к себе Дана, четко и однозначно обрисовал ему суть ситуации, план ее дальнейшего развития и ту роль, которая отводилась другу-журналисту. Дан задумчиво кивал головой. Только один раз посмотрел так, что Петр чуть не вскочил со стула. Он жалел о том, что вообще ввел Дана в эту операцию. «Неуправляем, неуправляем…» – застучало в висках. Еще несколько дней назад Петр жил спокойно, считая себя самым могущественным человеком в этом городе, а теперь карточный дворец начал рушиться на глазах – сначала Людмила, потом – Дан. От них можно было ожидать всего, чего угодно…

Получив указания, Дан вышел на улицу с неприятным чувством, словно его обманули в лучших ожиданиях. Когда он увидел Стасю, мама впервые не проронила ни звука, и Дан почувствовал неладное. Мама не сказала: посмотри, какая уродина. Не было ни слов, ни звуков, ни злобного, скрежещущего тона, который он слышал всякий раз при знакомстве с новыми людьми. Но потом догадался: мама не проронила ни звука, потому что задыхалась от ненависти. Вот в чем причина. Мама возненавидела Стасю с первой встречи.

Дан прислушивался. Мама молчала. В этом молчании ему чудился непонятный упрек. Он ждал, но мама словно умерла. Настя убила его маму. Дан не мог понять – почему, что же в этой девчонке такое. Он даже пытался поговорить с мамой, вызвать ее на откровенный разговор – ночью, лежа в постели, – как часто это делал. Но его разговорчивая мама не отвечала…

Глава 13. Мама

Впервые Дан ощутил незримое присутствие матери в себе сразу же после косметической операции. Выбираясь из глубокого наркоза, глядя, как покачивались и кружились лампы дневного освещения в палате, он уловил едва различимые, но такие знакомые звуки – начиная говорить с ним, мама всегда сначала цокала языком. Такая у нее была привычка.

«Ах, как все переменилось…» – эти слова будто донес до него ветер. Он уже вполне пришел в себя, чтобы понять – никакого ветра в палате нет и быть не может. Но кто, скажите на милость, не слышал голоса умершего близкого человека, не разговаривал с ним про себя, не вздрагивал порой оттого, что показалось – тот окликнул, позвал, что-то сказал. Появлению маминого голоса Дан не придал тогда ровно никакого значения. Человеку, еще не выбравшемуся из царства наркотических грез и не такое может почудиться, не такое – привидеться.

В тот день, когда с его головы снимали бинты, Дан волновался, как никогда раньше. По телу пробегали волны легкой судороги, в голове пьяно и радостно шумело. При полном отсутствии мыслей. Он попросил оставить его одного и несколько минут простоял посреди комнаты без движения, прежде чем подойти к зеркалу и встретиться со своим новым лицом. «Ну же!» – сказала мама, и он послушно, словно ничего удивительного в том, что мама стояла рядом с ним и разговаривала, не было, двинулся к зеркалу.