Одсун. Роман без границ

– Я рад, – улыбается Улисс; у него белые, крепкие зубы – не искусственные, свои. – У вас так у вас.

Подлинно греческое отношение. Выручка не пострадает, и он сможет без ущерба принять следующую фуру. А я думаю про убиенного писателя. Тилькы москаля потрибно миняты. Вот для чего меня было решено впустить.

аlyona alyona

К вечеру ветер стих, стало теплее, на улицы высыпал добрый народ, дневные уродства скрылись, и вся западенская немочь ушла, забилась в щели, где ее накачивали ненавистью и водкой. Я смотрел по сторонам, город как город, вернее, не так – чудесный, прекрасный город, и можно было подумать, что мне снова двадцать один, а ей семнадцать и впереди еще одна жизнь, а все прочее – мелочь, ерунда. Просто выброшенные на помойку годы – случайно, бездарно, нелепо – у нее в Америке, у меня в России. И мне было плевать на все, чем забивал я себе голову это время: на политику, на Майдан, конспирологию; и ей тоже было на это плевать, потому что политика – дерьмо, а личное важнее государственного. Я понимал, что не хочу с Катей расставаться, и чувствовал, догадывался, мозжечком ощущал, что и она не хочет этого тоже. Может быть, потому, что мы оказались однолюбы, хотя поняли это только теперь.

Мы шли, не касаясь друг друга, по Киеву, как когда-то от станции Купавна к нашему дачному домику с тканым ковриком над кроватью, и мне ужасно хотелось, чтобы все повторилось и если нельзя вернуться в прошлое, то пусть похожий домик найдется здесь. Я хотел спросить свою женщину, куда мы идем, но боялся, что она исчезнет, пропадет в мартовских днепровских сумерках, и не сразу заметил, что за нами кто-то следит.

Наверное, он шел уже давно. За ней, за мною или за нами обоими, но только теперь я вспомнил, узнал эти настороженные, с короткими ресницами глаза навыкате, от которых много лет назад мне удалось убежать.

– А у тебя есть поклонник. Ты здесь никому не насолила? Петька просил предупредить, чтобы ты не писала про бузу…

– Про что? – спросила она рассеянно и взяла меня под руку.

– Бучу, – вспомнил я наш последний разговор на Ямале.

Катя вдруг резко остановилась, и лицо ее сделалось враз серьезным и строгим.

– Кому ты говорил, что едешь в Киев?

– Юрка знал.

– Звездочет?

– Охранник.

– А Павлики? – произнесла Катя нетерпеливо и, как мне показалось, с каким-то отвращением, смешанным со страхом.

Я пожал плечами:

– Ну если только Петька им сам не сказал.

Человек за нами остановился. Я не понимал, чего он хочет, но почувствовал, догадался, что происходит что-то нехорошее, и мирный город вновь стал враждебным. Я судорожно стал вспоминать: Буча – дачное место под Киевом, где когда-то жил со своими родителями Булгаков, а теперь поселилась киевская знать, незаконное отчуждение у государства девятьсот гектаров земель лесохозяйственного назначения, подставные лица, фиктивное разрешение на строительство, Катины расследования, фотографии незаконно построенных особняков, инвесторы братья Павлики, кот, кит, сдавайте валюту…

– Иди вперед и не оборачивайся.

– Да плюнь ты на него!

– Иди и не оборачивайся, я сказала.

Мы прошли еще несколько сотен метров молча, а потом свернули на небольшую площадь, заставленную машинами и мотоциклами. Перед ночным клубом горели газовые фонари, толпился молодой народ, курил, обнимался, бормотал, смеялся, пил пиво из банок. Несколько парней-вышибал у входа удивленно на нас посмотрели. Особенно на меня с моим дурацким рюкзачком.

– А вы не ошиблись адре…

– Нет, – Катя сунула им под нос журналистское удостоверение.

Через минуту прибежал угодливый пухлый человечек постарше, цыкнул на охранников, и нас провели мимо длинной очереди в зал, где гремела музыка, сидели на высоких стульях невероятные девчонки в коротких юбках, шортах и колготках в крупную сетку, клубился сигаретный дым, замученные официантки разносили заказы, горластая компания справляла день рождения и им подавали горящие синеватым пламенем блюда, – зачем Катя меня сюда притащила? Она еще ладно, но я был стар, супер стар для этого шумного места и ловил на себе удивленные, недоуменные, раздраженные взгляды.

Все столики были заняты, кроме одного, отгороженного железной сеткой, – с виду клетка, а на самом деле отдельный кабинет для ВИП-персон.

– Здесь вам будет удобно?

– Чому ви обслуговуєте нас не державною мовою? – нахмурилась Катя.

Официант смутился, пробормотал на суржике извинения и отошел, а она наклонилась ко мне и стала говорить быстро и тихо. Мне казалось, что я не все понимаю, но переспрашивать боялся.

– Сейчас ты будешь пить водку и пьянеть на глазах, и все должны будут видеть, что ты напился. Я буду тебя останавливать, а ты будешь меня не слушать, угрожать, что уйдешь, я стану плакать – но ты все равно будешь пить по-настоящему, чтоб всем было видно, только не вздумай при этом опьянеть…

– Это как?

– Делай, что я говорю. И не оборачивайся. Ты этого человека никогда не видел и ничего не знаешь.

– Если они охотятся за тобой, то почему напиться должен я?

– Да, за мной, – сказала Катя яростным шепотом. – И поэтому сначала им надо будет выпотрошить тебя.