Одсун. Роман без границ

– Как ты подкараулил ее у дома, как умолял, чтобы они взяли меня в программу, и растрепал ей все про Припять, про Артек. Про лифт и про ментов. Это же ты включил тогда в квартире телефон! Ты!

Да, матушка Анна, вы всё угадали – так и было. То была ужаснейшая минута в моей жизни весной девяносто четвертого года, когда, униженный, несчастный, понимающий, что Катя не пройдет отбор по американскому гранту, я стоял во дворе огромного дома на Октябрьской площади, где жили сотрудники иностранных дипмиссий, и просил атташе по культуре американского посольства кареглазую госпожу Розмари Дикарло не прогонять, но выслушать меня. Просто выслушать. А она возмущенно говорила в ответ на беглом русском языке и почти без акцента, что я незаконно выследил гражданку США, обладающую дипломатическим иммунитетом, и что, если я немедленно не уйду, она вызовет милицию, службу безопасности посольства, что в Америке так нельзя, этим я делаю только хуже и теперь Катя точно никуда не поедет. И вообще никогда не получит визу в Штаты. Ни она, ни я.

Но я умолял ее только что не на коленях: да послушайте же вы меня, наконец! Дайте мне две минуты. Всего две. Как дала когда-то две минуты моему бедному товарищу, начинающему бизнесмену Петру Павлику несравненная госпожа Беназир Бхутто.

При упоминании этого имени американка вздрогнула и посмотрела на меня так, что я понял – это мой шанс. Катин шанс! Но только прежде я должен был, матушка Анна, убедить эту недоверчивую женщину, что говорю правду.

– У Бхутто на голове был повязан белый шелковый платок, который постоянно сползал с ее волос, и она всякий раз его поправляла, – произнес я, с трудом ворочая языком и не отводя глаз от смуглого лица Розмари. – Только не знаю, мэм, почему она не хотела его закрепить.

Дипломатка остановилась и стала слушать. Сначала про Петьку и прокурорский камень. Потом про Катю. Про Чернобыль, про Артек, про лифт и про ментов. Про сгоревший «Тайвань». Я страшно торопился, перескакивал с одного на другое и махал руками, как ненормальный, потому что чувствовал, что не укладываюсь в регламент, а у американок, очевидно, другие отношения со временем, нежели у благородных женщин Востока. Но она дослушала меня до конца.

– Каждый раз, когда Беназир поправляла платок, она молилась, – произнесла Розмари, глядя куда-то в сторону.

И ушла, ничего не пообещав. Вы просили меня выслушать, я вас выслушала. Однако я подкрутил на всякий случай колесико на нашем телефоне…

– Как ты мог такое сделать? Кто тебя просил? Кто? – кричала Катя двадцать четыре года спустя на киевском Подоле подле стен Могилянской академии, словно это все было вчера.

– Ты меня об этом просила! Ты!

– Я?

– Твои сухие слезы, апатия, твой страх.

– Ты все врешь! Ты это нарочно!

– Зачем? – заорал я. – Зачем мне это было нужно?

– Чтобы жить с этой лошадью, что ты в ней нашел? Вот зачем!

Мы шли по Братской улице и ругались, но, к счастью, народу вокруг было не очень много. И откуда она узнала про Валю?

Она говорила быстро-быстро что-то нелепое, странное.

– Скотина, ты мне песню у костра пел, помнишь? Ты пригласил меня в ресторан, подарил розу и позвал замуж.

– А ты ответила, что не пойдешь за меня, потому что я москаль, а ты украинка.

– Не ври, я не могла такого сказать!

– Но сказала!

– Значит, я не это имела в виду. А ты должен был позвать меня снова. Но ты воспользовался моим отчаянием и вышвырнул меня из дома, из своей жизни, потому что я тебе надоела.

– Ты мне надоела?!

Я поперхнулся, остановился.

– Да! Ты захотел квартиру, денег, ребенка! На что тебе нужна была я, у которой ничего нет? С которой одни проблемы, а ты не умел, не хотел их решать. Ты же никогда ни за что не отвечал! Недоросль, инфант!

– Что за бред ты несешь, Катерина?

– Это не бред! Ты боялся, что наш ребенок может родиться больным.

– Почему больным?

– Потому что Чернобыль.

– Катя, мне это никогда в голову не…

– Не ври! Почему же мы тогда с тобой за четыре года ни разу по-настоящему…

– Потому что ты была помешана на опасных днях, на предохранении!

– А ты должен был настоять! – Ее глаза были полны бешенства, обиды и любви, или мне так казалось, но я чувствовал, что сейчас она начнет швырять в меня всем чем попало, и кричал в ответ:

– Это ты исчезла! Ты не вернулась из Америки! Связалась с этим евреем…

– Я?! – завизжала она. – А ты забыл, как просил, как умолял меня там зацепиться, чтобы ты приехал и мы могли жить вместе. А ты врал!

– Что я врал?

– Я сделала все, чтобы тебе дали визу. Я умолила Януша Марковича, упросила Розмари, хотя она забыть не могла, как ты ее напугал, а ты просто исчез. Тебя целый месяц разыскивало американское посольство.

«Значит, не привиделось», – вспомнил я маленькую дипломатку, звонившую в филёвскую дверь.

– Я там с ума сходила, я не знала, что думать. А ты пил и блудил, как последнее ничтожество.

– Я не захотел ехать в страну, которая разбомбила Сербию!

– Какую Сербию? Что ты мелешь? При чем тут Сербия? Это в каком году было?

– Я предчувствовал.