Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии

есть и свет. Есть откровение любви в смерти. Только в смерти есть предельное обострение любви. Любовь делается особенно жгучей и

обращенной к вечности. Духовное общение не только продолжается, но оно делается особенно сильным и напряженным, оно даже сильнее, чем

при жизни…» И вся эта книга и, особенно, поэма «Реквием», которую я не написал, а записал, как мне это послышалось и привиделось в том

состоянии полузабвения-полубодрствования, в котором я находился после смерти отца и утраты еще нескольких очень близких мне людей,

включая моего учителя Аркадия Акимовича Штейнберга, последовавших в очень короткий промежуток времени, помогли мне выжить в

буквальном смысле. Тогда до меня впервые дошел смысл выражения: «Сам не свой от горя». Я ничего не мог делать, потерял ориентацию во

времени и пространстве, меня переводили через дорогу, чтобы я не попал под машину. Это при том, что я был молод, мне был 31 год. Я начал

было пить, но от этого стало еще хуже. И тогда, хотите верьте, хотите нет, я услышал голос, вернее, несколько голосов, быть может, я

разговаривал сам с собой. У психологов, вероятно, найдутся тому свои объяснения, я же старался услышать и запомнить, а потом записать все,

что услышал.

II. Offertorio

Ты будешь стоять — нет

не в сонмище страждущих душ —

до этого будешь стоять на миру

на вселенском ветру

нет не уповай

что песчинкой станешь невидной

или — в прах превратившись

смешаешься с пылью и глиной

песчинка ты будешь видна

на самой далекой планете

песчинка ты будешь одна

в беспощаднейшем свете

и шквал пескоструйный

очистит твои побужденья

III. Liber Scriptus

и сольются все звуки в один и все ощущенья

в одно непонятное чувство сольются и те

кого ждешь ты до боли в глазах до седин

на горизонте в точку тоски

в ожидания точку сойдутся

и обстанет тебя безмолвно-беззвездная ночь

и мрака от света не отличая

с глазу на глаз

останешься ты

один на один

с притихшей вселенной

и с безмерной как ночь пустотой

и в провал пустоты устремив

свой единственный глаз

в пустоту окунешься

или это сама пустота

снизойдет на тебя

или в краткое это мгновенье земное

ты в себя лишь глядел и глядишь?

но поведать об этом

ты никогда никому не сумеешь

Текст я почти не правил — только разбил на главки, которых сначала было 9, а три рифмованные части — 5,10 и 12 — я дописал

впоследствии. После того, как я разбил на главки и прочел написанное, мне показалось, что это поминальная молитва, не знаю, почему я дал ей

название «Реквием», а не «Каддиш» — очевидно действительно потому, что «Реквием» Моцарта — одно из самых любимых моих произведений, а

название всей вещи повлекло за собой и названия отдельных главок в соответствии с каноном. Быть может, в этом есть элемент искусственности

и следовало все оставить, как было впервые услышано — вообще без названия. Кстати говоря, тогда не возникло бы и ассоциации с поэмой Анны

Андреевны: между этими двумя вещами нет ни музыкально-смысловой, ни событийной близости. В «Реквиеме» Ахматовой в личном горе, как в

капле слезы, отобразилась трагедия всего народа и наоборот — трагедия народа, страны вобрала в себя трагедию каждого. Это потрясающий

документ эпохи. В моей поэме мистерия жизни и смерти дана во вневременной, если можно выразиться, космической перспективе: драма бытия,

жизни и смерти, греха и искупления принимает космический размах, потому-то я и ввел впоследствии три упомянутые главки. Однако когда я

писал, точнее, как я уже сказал, записывал эту вещь, я еще не был способен проанализировать написанное. Должно было пройти время. Потому-

то под стихотворением, две трети которого были записаны в один день, стоят даты: 1984–85. Важно другое: через некоторое время после того,

как я написал это и несколько других стихотворений, вошедших в эту книгу, в частности, цикл «Страх», я почувствовал, что пришел, наконец, в

себя:

Когда утрата слишком велика,

когда в душе осталась лишь утрата,

ты в мир пустой глядишь издалека,

и нет ни сына, ни отца, ни брата…

Любовь, и боль, и жалость, и тоска

похожи, точно стороны квадрата,

а ты внутри, ты сдавлен, как в тисках,

и мечешься с утра и до

утра ты…

и падаешь, и разбиваешь лоб

о стены одиночества глухие,

и вскакиваешь среди ночи, чтоб

отдаться страху, как родной стихии…

Но лишь поняв, что некому помочь,

однажды пересилишь страх и ночь.

10. Н.К.: Кьеркегор писал: «Никто не возвращается из царства мертвых… никто не является на свет без слез… никто не спрашивает, когда

хочет явиться… никто не справляется, когда желаешь уйти…» Мне кажется, что у философа дана квинтэссенция вашей книги «Реквием».

Предпочитаете ли вы экзистенциальность и абсолютную свободу выбора более, чем, скажем, жизнеутверждающее начало Ивана Карамазова?