Офицерский крест

Звук видео был отменный: Людмила то нежно стонала, то протяжно подвывала, – такой она никогда не была в своей спальне… Гаевский хорошо видел ее пальцы с длинными алыми ногтями, которые впивались в тощие бицепсы Тормасова, он слышал призывные, умоляющие слова Людмилы:

– Еще, еще, еще милый… Не останавливайся! Какой он у тебя большой! О, как я его чувствую! Спаси… Спаси… бо!

И снова стон – ее протяжный финальный стон, перешедший в сладостный крик…

Гаевскому показалось, что он сейчас же умрет от сердечного приступа и потому остановил видео, закурил и нервными шагами сошедшего с ума человека стал зигзагами расхаживать по своему маленькому кабинету, затягиваясь сигаретой так, что она быстро сгорала, и он выколупывал из пачки очередную.

Накурившись, он рванул с себя галстук и бросил его куда-то в угол. И снова нажал кнопку «Пуск».

Два обнаженных тела – мужское и женское – время от времени меняли любовные позы, трудолюбиво добывая взаимонаслаждение…

35

Взбешенный увиденным, с кипящими сумасшествием глазами, он ринулся на машине в университет, плохо соображая, что с ним происходит, – проскочил у Белорусского вокзала на красный, а на Тверской пересек двойную сплошную, не слыша, как шедший ему навстречу Мерседес укоризненно и грозно замычал рваным баритоном.

Он уже знал, что убьет ее прямо там, в аудитории, где она читает лекции, прямо на глазах у студентов.

Правда, еще не решил, как именно и чем именно ее убьет. Ни пистолета, ни даже перочинного ножа у него не было. Наверное, он убьет ее стулом, да-да, стулом, тяжелым стулом или цветочным горшком, наконец (если он, конечно, там есть). Он раза три объехал вокруг университета, пока, наконец, не нашел место для парковки.

* * *

– Я – муж Гаевской Людмилы Георгиевны с русской кафедры… Вот мои документы…

– Я вас знаю, товарищ полковник, – уважительно сказал ему на проходной охранник в черном и зевнул в кулак, – вы у нас уже как-то были… А я, между прочим, когда-то прапорщиком в Генштабе на первом посту стоял! – он сказал это гордым тоном, и уже унылым, стеснительным добавил, – а теперь вот тут прозябаю…

Охранник повернулся к стене, поелозил пальцем по висевшем на ней расписанию занятий и взглянул на часы:

– Людмила Георгиевна сейчас во второй аудитории. Это по коридору направо. Но вам придется подождать. Лекция только что началась…

Гаевский шел по коридору и чувствовал, что его намерение убить изменницу-жену почему-то остывает. Оно теперь было не таким решительным, как в те страшные минуты, когда он просматривал видео.

Та, прежняя, звериная злость, таяла. В нем опять, как это часто бывало в те моменты, когда надо было принять трудное решение, появились два Гаевских. Первый словно говорил ему, – твой гнев праведен, жена тебя предала, ты должен наказать ее!

Этот, первый, был похож на адвоката, всецело оправдывающего намерение Гаевского покарать жену. Второй же выступал в роли адвоката Людмилы и спрашивал Артема Павловича: «А разве ты не изменял жене? Тебе можно, а ей нет?»…

Ответа не было.

Гаевский остановился у высокой деревянной двери с большой, похожей на тонкогорлого лебедя, цифрой «2», потоптался там, глядя то в одну, то в другую сторону длинного коридора, взялся за толстую медную ручку и слегка потянул ее на себя.

Через узкий проем он увидел жену, – она со скрещенными ниже груди руками степенно расхаживала вдоль длинного стола и кафедры, на которой лежали белые листы.

Гаевский пристально смотрел на жену и страшная мысль о том, что она принадлежит не только ему, раздирала ему душу. А в голове его мелькал все тот же вопрос: «Тебе можно, а ей нет?».

Артему Павловичу почему-то не хотелось отвечать на него…

* * *

Аудитория была устроена амфитеатром, – первые ряды располагались внизу, а последние – почти под потолком. Студенты слушали монотонный голос Гаевской:

– Начиная с поэмы Пушкина «Граф Нулин», тема адюльтера в русской литературе периодически поднималась… В середине века – пьесы Островского «Последняя жертва», «Красавец-мужчина», «Семейная картина», «Гроза», многие другие. Добавим к этому же ряду и повесть Лескова «Леди Макбет Мценского уезда»… В последней четверти XIX века – в первые годы XX века можно вспомнить, кроме «Анны Карениной», и рассказы Чехова «Живая хронология», «Анна на шее», некоторые другие рассказы. Да и повесть Куприна «Поединок» ведь тоже отражает проблему измены… В большинстве произведений адюльтер осуждается, прямо или косвенно… И приводит героев к печальному финалу… Ты что-то хочешь спросить, Семина?

Откуда-то сбоку (в дверную щель Гаевскому не была видна вся аудитория) раздался девичий голос, – Артем Павлович, правда, не все расслышал:

– Людмила Георгиевна, вот вы… Смотря что понимать под неверностью… Вот и Татьяна Ларина, при живом муже, говорит Онегину: «Я вас люблю, к чему лукавить»… И разве важно, что они не переспали… Мне кажется, что важнее измена в душе, а не…